Зинаида Шедогуб - Работа по распределению

Я побледнела и похудела, меня начало поташнивать. Значит, вновь беременна. Я даже не расстроилась от этой новости, как когда-то в

Краснодаре. Ну что ж, привезу отцу живой подарок из Чечни, выращу, воспитаю… Лишь бы малыш был здоров, и тот проклятый стакан водки не сказался на нём… Буду надеяться на лучшее: Рамзан не пьёт, я и отец тоже, может, Бог простит меня, грешницу, не буду же я убивать дитя вновь. Теперь самое главное для меня – скрыть беременность от всех, а это сделать так трудно.

– Что с тобой, подружка, уж не влипла ли ты? – беспокоится Наташа.

– Ах, эта сухомятка… Желудок за год испортила, – жалуюсь я.

– Да, ты тут не одна такая: нет столовой, нет буфета, а в школе работаем в две смены… Откуда здоровье, – сочувствуют мне коллеги.

Я рада, что меня не рвет, а тошнота хоть неприятна, но незаметна для окружающих.

Весна. Тепло. Часто с детьми ухожу в лес: там так красиво. Всё зеленеет и цветет. Пахнет подснежниками. Дети рвут черемшу и едят её, отыскивают под прелой листвой прошлогодние груши, дарят мне весенние цветы, девочки плетут венки и украшают мои волосы… В лесу так хочется молчать и слушать…

– Вера! Где же ты? – вдруг слышу голос Рамзана.

– И здесь нашел! Нигде от него не скроешься, – сердито думаю я.

Услышав его голос, дети радостно кричат что-то по-своему.

– Вот и отдохнула…

Рамзан о чём-то разговаривает с детьми, а потом переводит для меня:

– Попрощайтесь с Верой Фёдоровной и идите по домам. Мне нужно поговорить с вашим классным руководителем.

Хочу остановить ребят, но Рамзан меня обрывает:

– Не о любви я пришёл говорить… У тебя, Верочка, горе… Вот телеграмма…

Беру её трясущимися руками и не могу читать: слёзы застилают свет, ничего не вижу…

– Бедный папочка! – кричу я. – Не выдержал одиночества… Зачем я

Вас оставила?

– Успокойся, Верочка… – обнимает меня Рамзан. – Может, твой отец поправится: у него инсульт… Сейчас ты поедешь домой и поможешь ему. Я дам тебе отпуск без содержания… Пойдем – помогу тебе собраться и отвезу в Грозный.

Все было как во сне: и поездка в столицу, и расставание с

Рамзаном в аэропорту, и возвращение домой: я плачу и корю себя за то, что редко писала письма, что оставила отца одного… Не помню, как добралась до хутора. Кажется, на попутных машинах…

Останавливаюсь и озираюсь: ночь, Чёрный Ерик спит, нигде ни огонька, только у клуба на столбах горят несколько лампочек, тускло освещая белое здание, ряд акаций и чей-то забор. Со страхом тороплюсь домой: не могу представить отца больным и беспомощным… В волнении не могу открыть калитку – а Моряк, узнав меня, жалобно воет на цепи. На двери замок – исчезла надежда на то, что в телеграмме написана неправда. Значит, всё плохо… И, хотя не раз приезжала из

Краснодара в дом, где никого не было, и ночевала одна, но никогда не испытывала такого жуткого страха…

Зажигаю свет во всех комнатах: в зале на столе записка:

"Верочка, сегодня вечером Федя скончався в Славянске в больнице.

Отмучився, бедный… Если приедешь ночью и буде страшно, приходи.

Твоя крестная мама".

Машинально сажусь на диван. Ни плакать, ни кричать уже не могу.

Перебираю лежащие на тумбочке бумажки, нахожу начатое отцом письмо:

"Здравствуй, дорогая моя доченька! Замучив почтальоншу… Жду от тебя весточку. Что с тобою? Разрывается сердце от боли…"

Смотрю на ещё живые строчки и ругаю себя за редкие письма, за то, что чужим отдавала больше времени, чем близким, за то, что не осталась с отцом, за то, что не родила от Игоря сына, за то, что исковеркала себе жизнь… Единственный тот, кто меня по-настоящему любил, ушёл навсегда. Вот теперь я одна… одна…

– Простите меня, папочка Федечка, – скорбно шепчу я. – Никогда больше не оставлю Вас… Буду жить в Вашей хате, как и Вы, буду растить своего ребёнка, буду работать…

И вдруг мне кажется, что кто-то там, внутри, толкает меня ножкой, чтобы напомнить, что я не одинока в этом мире. *Эпилог*

Придвинув кресло к телевизору, я напряженно слушаю "Новости".

Меня интересуют вести из Чечни: там офицером служит мой сын, Руслан.

Когда показывают фото или документальные кадры, надеваю очки и вглядываюсь в лица и русских, и чеченцев, ищу знакомые черты.

Называют фамилии погибших, и я радуюсь, что среди убитых нет моего сына и моих учеников.

Давно уже не сплю без снотворных лекарств, но и они не помогают мне: как только закрываю глаза, вижу один и тот же сон.

Ночь. Луна освещает скалистые горы. По извилистой дороге, вдоль ущелья, гуськом идут солдаты – впереди – мой сын. Они держат автоматы на взводе и готовы в любую минуту выстрелить… А на верху скалы, за огромным камнем, с оружием в руках притаился Рамзан. Вот он целится в Руслана.

– Рамзан! Не стреляй: это твой сын! Руслан! Брось оружие: это твой отец! – истерично кричу я и просыпаюсь от своего же крика.

Вновь пью лекарство и долго думаю о том, как быстро мы, люди, потеряли то доброе, что было в нас… Вспоминаю Чечню, своих ребят,

Джахара, Рамзана, Али, Сулеймана, Пятимат и прошу у Бога:

– Господи! Спаси нас, грешных! Отучи от ненависти – научи любви…

Молюсь каждый день:

"Прибежище мое и защита моя, Бог мой, на которого я уповаю! Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы. Перьями своими осенит тебя, и под крыльями Его будешь безопасен, щит и ограждение – истина

Его. Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень… За то, что он возлюбил

Меня, избавлю его, защищу его, потому что он познал имя Мое".

Молитвами и живу: они дают надежду на спасение сына.