Дениз Робинс - Сладостная горечь

С того самого момента, когда он впервые заключил Венецию в свои объятия, она уступила его продолжительному поцелую с такой страстью, что пленила Майка.

«Ты очень возбуждаешь, Венеция, – сказал он ей. – Ты не притворяешься. В тебе нет и следа кокетства, моя дорогая. Ты хочешь меня так же, как и я тебя… разве не так?»

Ее ответом было «да».

В это утро она отчетливо припомнила все, что произошло в тот вечер.

Майк заехал к Венеции на коктейль, чтобы потом поехать с ней на шоу. Они были знакомы уже около месяца, и она часто видела его последнее время. Она знала, что он восхищается ею. До сих пор они не занимались любовью, но она не могла не чувствовать его возрастающую страсть.

Вначале она испугалась: разница в их возрасте не могла не пугать ее.

Венеция много размышляла по этому поводу. Но все мысли унеслись подобно осенним листьям, подхваченным сильным ветром и разметавшим их в разные стороны, едва она обнаружила, что любит его.

В тот вечер, решивший ее судьбу, она надела новую серую мини-юбку и бледно-серую бархатную блузку с открытыми плечами, открывавшую бюст, которым она по праву гордилась. Ее грудь была упругая как у девушки. Единственное украшение – присланные Майком розовые орхидеи – она прикрепила к поясу.

Майк, быстро оглядев ее и не прибегая по обыкновению к шуткам, произнес хриплым голосом:

– Господи, ты красивая женщина, Венеция… тебе никто в подметки не годится!

Она величественно склонила голову, принимая его комплимент, и сделала это так естественно, что он не мог не восхититься.

– Но у других есть то, чем я не обладаю, – заметила она с улыбкой.

– Что же?

– Молодость, – сказала она без зависти, преподнося это, как неоспоримый факт.

Но ей было приятно, что он назвал ее красивой. Утром в салоне «Бары» на Бонд-стрит ее уговорили добавить больше синевы в краску для волос, от чего они только выиграли, приобретая дымчатый цвет с бледно-золотистым оттенком. Она всегда зачесывала свои длинные прямые волосы назад, собирая их в локоны на шее.

– Когда мы должны быть на шоу? – спросила она Майка, бросая голубое норковое боа на стул и вынимая сигарету.

В этот момент Майк двумя шагами пересек комнату, взял ее за руки и, глядя серьезно (таким она его еще никогда не видела), произнес:

– Ты меня сводишь с ума, Венеция… я больше не могу…

На миг она замерла, потом удивленно подняла на него глаза:

– Майк… о чем ты?

– Ты должна знать, что я страшно люблю тебя, – прошептал он.

По тому, как замерло сердце и начали дрожать колени она поняла, что совсем небезразлична к его страсти… наоборот.

– Не лучше ли нам выпить, дорогой? – спросила она, стараясь не терять голову.

Потом у Венеции уже не было никакой возможности разбираться в своих эмоциях. Она очутилась в объятиях Майка, и он принялся жадно целовать ее, и она ответила ему тем же, обвив его шею руками. Их страстный обмен поцелуями продолжался долго и ненасытно. От Майка, искушенного любовника, не так-то легко было отделаться. Ничего подобного Венеция никогда прежде не испытывала. Джефри был любовником иного рода… более мягким… более заботливым. Даже в наивысшие моменты страсти он целиком не терял самообладания. Он считался с ее чувствами, стараясь… порой слишком стараясь не задеть их. В его объятиях она находила блаженство и удовлетворение. Его благородство и идеализм казались ей уместными и восхитительными. И только теперь, попав в руки Майка, она узнала, что может испытывать женщина.

Ее жизнь на пять долгих лет была лишена какой бы то ни было страсти, и она с ужасом обнаружила, как недостает ей волнения такого рода. Она пришла к выводу, что является более примитивной, чем себе представляла, и если этот яростный и требовательный напор и есть выражение любви Майка, то он ей нравится, и она готова откликнуться на него. Прижимаясь к нему, она ощущала, как все накопившее на душе выходит наружу, и от этого становится легче дышать. Сваливалась ноша тяжелой вдовьей доли и затворничества, в которое она загнала свое физическое «я». Кроме того, ей страшно льстило, что у нее, сорокапятилетней женщины, есть такой молодой мужчина, готовый обладать ею или умереть.

Венеция настояла на том, чтобы он отпустил ее. Она положила лед в миксер и приготовила коктейль, затем пригласила его сесть рядом на диван и выкурить сигарету.

Конечно, они не отправились на шоу, и Майк порвал билеты. Они не пошли также обедать, пока часы не пробили десять, увлеченные разговором, хотя Майк и предпринимал периодически попытки заняться любовью, но она всякий раз останавливала его, приговаривая:

– Я буду упрямой, дорогой. Мы должны сохранять благоразумие.

Его голубые глаза смеялись над ней.

– Почему?

– Не будь глупым, Майк. Мы не можем броситься в пучину, не будучи уверенными, что выберемся из нее.

Он осушил бокал и сказал:

– Я только хотел повести тебя в магистрат или в церковь… куда угодно… если ты согласна выйти за меня замуж.

Венеция, принявшаяся за второй коктейль, почувствовала, как учащенно забилось ее сердце, и тихо спросила:

– Майк, ты серьезно предлагаешь мне выйти за тебя замуж?

– А как ты думаешь? Я люблю тебя. Конечно же, я хочу жениться на тебе.

– Майк… ты уверен, что не сошел с ума?

– О, сошел… из-за тебя. Я прошу тебя стать моей женой, как только все будет улажено, дорогая.

Это было началом их двухчасового противоборства. Венеция приводила всевозможные доводы против их женитьбы. Разумеется, она не хотела поступать так, выставляя напоказ свои чувства и препарируя их, оставаясь обнаженной под изучающим взглядом Майка, пытаясь лишить его иллюзий. Но она пошла на это, поскольку ею руководил долг. Она вновь и вновь повторяла о своем возрасте, пока, наконец, Майк не вскочил весь белый и резко не проговорил:

– Ради Бога, перестань напоминать, что тебе почти сорок пять, а мне всего лишь тридцать три. Я знаю. Мне в высшей степени наплевать на твои годы. По правде говоря, мне это нравится. Я ненавижу женщин, которые подкрашивают седые волосы и строят из себя цыпочек. В любом случае ты, поверь, не достигла того возраста, когда нужно притворяться, что ты моложе, чем есть на самом деле. Ты выглядишь ничуть не старше меня. Скорее я из-за моего пристрастия к лошадям разжирею, а ты будешь выглядеть на пятьдесят, когда мне стукнет столько, сколько тебе сейчас.

– А мне тогда будет за шестьдесят, – напомнила она ему с безжалостной честностью.

Майк решительно отклонил и этот довод. У них впереди двадцать лет, сказал он. С ее поджарой, как у борзой, фигурой она состарится не скоро. Кроме того, обладая врожденным спокойствием, она долго еще будет оставаться моложавой. Это те, у кого беспокойный характер, со временем превращаются в изможденных стариков, прибавил он. Те, кто беспробудно пьет, носится на лошади, не знает удержу в азартных играх. Венеция ведет нормальный здоровый образ жизни, пьет и курит в меру… не больше, чем женщины его круга! Почему она должна стареть?