Кристина Лестер - Возьми меня на карнавал

Эллис нехотя вынула первый попавшийся альбом. Если уж решила посмотреть… Она привыкла доводить все до конца. Из обложки высыпалась целая гора фотографий. Старые, пожелтевшие, черно-белые. Эллис вздохнула.

Наверное, ничего в этой жизни не бывает зря: альбом был папин. По отцу Эллис особенно сильно скучала в последние дни. Вот папа еще маленький мальчик, вот его школьные фотографии… Она тихо всхлипнула. Почему так получается: живет хороший человек, никому не мешает, имеет много друзей, приносит, в общем-то, пользу человечеству, он знает, как нужно жить, он уважаем, он любим, и вдруг… он – всего лишь тело в деревянном ящике. Она повела плечами. Нет, папа всегда останется живым для нее. Как будто они расстались, он уехал далеко, но он где-то есть и помнит о ней.

Смогла ли Беатрис заменить ей отца? Наверное, смогла. Даже больше: она заменила ей сразу обоих родителей, потому что Эллис никогда не знала, что такое материнская любовь. Мама вечно пребывала в бегах за чем-то неизвестным, но, видимо, гораздо более прекрасным, чем семья. Сама Эллис очень любила мать, но сильно робела, когда та, выбрав редкий момент, вознамеривалась с ней поговорить. Правда сейчас мама стала совсем другой. Это все Гарио…

Эллис вздохнула. Папа… а ведь его родителей она почти не запомнила. В Швеции ей, судя по всему, полагается кое-какая недвижимость: они с отцом были единственными наследниками. Хорошо, что бабушка и дедушка не дожили до того страшного дня. Она никогда больше не будет летать самолетом!.. Так Эллис сказала себе еще тогда, когда с замиранием сердца читала списки погибших в рейсе, с которого она пришла встречать отца. И, дойдя до фамилии Ларсен, даже не удивилась, просто почувствовала, будто ее ударили по голове…

Конечно, они пережили это горе. И быстрее всех – мама, выскочив замуж за Гарио уже через год. Эллис обиделась на нее тогда и перестала заходить совсем, забрала папины вещи из дома и зажила с Беатрис. Это было как раз два года назад. С тех пор она не летала на самолетах и даже во Флоренцию не наведывалась… Нет, папины фото она посмотрит как-нибудь потом, когда соберется с духом. А пока – во Флоренцию. И Эллис достала самый массивный альбом темно-зеленого цвета, который, помнится, оформляла еще бабушка Франческа. Поглаживая мягкий бархат обложки, Эллис улыбалась. Она любила Флоренцию и все, что с ней связывало. Несмотря на сильную привязанность к отцу, именно у маминых родителей ей нравилось больше всего. Она провела здесь лучшие месяцы жизни, которые смело можно было сложить в годы. Эллис вспомнила Франческу, как та стояла, деловито подбоченившись и кивая подбородком на нее, еще маленькую девчушку с косичками, промывая косточки своей младшей дочке:

– Эта свистушка умудрилась родить Эллис, и на том спасибо! Дальше уж мы сами справимся, а она пускай гуляет.

И действительно, Франческа была ей куда ближе мамы, именно бабушке Эллис начала поверять свои сердечные тайны. Кроме самой главной.

Про Паоло она не рассказывала никому: ни подружкам, ни отцу, ни бабушке. Не потому, что боялась насмешек, скорее наоборот: носила в себе это чувство, будто сокровище, которым привыкла любоваться одна и не желала показать окружающим хоть кусочек.

А Паоло, казалось, ничего не замечал, он по-прежнему водил девушек в бабушкин ресторан, когда приезжал в отпуск. Когда Эллис только заканчивала школу, он уже три года как закончил Римский университет и работал хирургом, будучи уже солидным двадцатишестилетним мужчиной. А в остальном остался таким же: рассказывал веселые истории, когда собирались родители и соседи, все смеялись, и было все как-то по-особенному, по-домашнему. Только у одной Эллис будто ком в горле стоял: ей невыносимо было слушать о его любовных похождениях.

Так было до одного памятного вечера, когда шумная толпа туристов смела подчистую все продукты в магазинах на их окраине, потому что недалеко за городом предполагалось какое-то массовое гуляние. В общем, чтобы ресторанчик не закрывать, Франческа снарядила пятнадцатилетнюю Эллис в близлежащую деревню за провизией. В качестве водителя и руководителя к ней приставили Паоло. Машина, в которой везли продукты, была примерно ровесницей Франчески, и на обратном пути, предварительно сделав несколько попыток сломаться, все-таки встала, твердо и окончательно, выбрав для этого, как потом отметила Эллис, самое надлежащее место: у городской автомобильной свалки. Молодые люди вызвали подмогу и, когда продукты были отправлены, решили прогуляться пешком, благо идти было недалеко, а сумерки стояли самые замечательные.

Вот тогда-то он впервые начал говорить с ней, как со взрослой девушкой. Они гуляли среди кипарисов и олив, в воздухе разливалось благоухание июньских цветов, и Эллис казалось, что в мире нет ничего прекраснее флорентийских холмистых окрестностей. Они говорили обо всем: о звездах, о книгах, о музыке, о политике, о медицине… Эллис поняла тогда две вещи, которые и так подспудно чувствовала: они очень похожи друг на друга, а еще – Паоло совсем не такой легкомысленный, каким привык себя изображать. И это добавило огня в ее чувства.

В каком-то заброшенном саду они нашли красивую беседку и решили отдохнуть. Дело в том, что Паоло прихватил из провизии маленькую бутылочку красного вина «на всякий случай» и теперь сокрушенно и совершенно напрасно оглядывался по сторонам:

– Как же мы не подумали о посуде?

– Надо было прихватить пару бокалов из бабушкиного ресторанчика.

– Да уж! Но… Придется пить, как в студенческие годы. По очереди.

Эллис с сомнением смотрела на эту затею. Она, конечно, уже пробовала вино, как все современные девушки, но это было на праздники и с родителями. А чтобы просто так, на улице, да еще и из горлышка… И ее вдруг обдало жаром от другой мысли.

– Смотри, – Паоло сделал первый глоток, – мм, ничего, вкусное. Теперь ты.

Она поднесла горлышко к губам.

– Вот и поцеловались, – неожиданно сказал Паоло.

Он смотрел на нее как-то совсем по-другому, чем обычно. В его глазах была тревога, серьезность и какое-то безмерное удивление. Но Эллис этого не замечала: ее всю охватило огнем от его слов и оттого, что к горлышку бутылки только что прикасался губами Паоло.

На ветке заливался соловей. В воздухе стоял дурманящий запах цветов. И тогда Паоло нагнулся и поцеловал ее по-настоящему. У Эллис закружилась голова: такая нежная истома разлилась по телу, и в то же время оно трепетало каждой своей клеточкой. Ее било мелкой дрожью, когда она прижималась к Паоло. А он все не отпускал ее, как будто не мог напиться этим поцелуем, теребил ее светлые локоны, гладил по плечам…

А потом вдруг отстранился и сказал:

– Прости меня, солнышко мое. Не обижайся, я больше так не буду. Ведь ты еще ребенок, а я…