Лора Брантуэйт - Краски мечты

Именно эта мысль ее чуть не добила. Джина почувствовала, как заливаются краской щеки, шея, грудь, как от волнения кружится голова и холодеет в животе.

Что я делаю?! Это же какое-то безумие! Подумав об этом, Джина резко выключила воду. Как будто так можно было что-то изменить… Зябко. И нужно что-то сделать, но что?

Никто не может поставить человека в глупое положение, если он сам того не хочет. Но уж если он хочет…

Ну и зачем я пошла с этим парнем? Подражала Мэган? Так ведь все равно не собиралась с ним спать! И какого черта я не вернулась в отель? Ай, теперь уже поздно, точнее… Джина представила, как сейчас вернется в номер, обнаружит там пару голубков… Поздно.

В дверь деликатно постучали.

– Все в порядке?

– Да, – капитулировала Джина.

– Я принес тебе футболку.

Джина нервно завернулась в полотенце, подумала – и завернулась еще плотнее. Предательская мысль: нечего уже терять . Открыла дверь. Михаэль, не глядя на нее и явно смущаясь, протягивал обширную белую тряпку. Видно было, что он тоже чувствует себя страшно неловко.

– Спасибо. – Джина хотела быть как можно более непринужденной, но не получилось: нервные движения выдавали ее с головой.

– Я не смотрю.

– Спасибо.

Джина поспешно закрыла дверь и натянула на себя предложенную вещь. Это была самая асексуальная футболка на свете: просторная настолько, чтобы скрывать фигуру почти до колен, и вместе с тем – с достаточно узкой горловиной, не обнажавшая плечо.

Ладно, друзья, значит, друзья. Будем придерживаться этой линии, решила Джина и вышла из ванной.

Михаэль проводил ее в комнату для гостей – довольно пустую спальню с вызывающе большой кроватью. Джина вздрогнула.

– Ну… э-э-э… спокойной ночи, – замялся Михаэль.

– Да, спокойной ночи. – Джине вдруг стало стыдно. – Извини, если чем-то обидела тебя. Я все равно рада, что познакомилась с тобой.

– И я рад. Ты чудесная девушка. – Михаэль улыбнулся.

– Знаешь, у меня в Америке парень, у нас очень серьезные отношения…

– Да? – расстроился Михаэль.

– Да, – без энтузиазма ответила Джина.

– Я бы хотел быть твоим парнем. Но не получится. Да?

– Да. Абсурд. Слишком много «да», и ни одно не приносит радости. Какой абсурд! – Джина схватилась руками за голову.

Какой абсурд! Альберт отложил книгу. Он читал что-то из современной прозы – невнятное, многословное, обрушивающее на читателя поток образов и ассоциаций и претендующее из-за этого на особую эстетическую ценность. Пожалуй, будь он в другом настроении, мог бы даже получить удовольствие от той же самой вещи… Однако некой Виктории Паркер не повезло: Альберту Ридли не суждено было пополнить число поклонников ее таланта.

У него была хандра. Что удивительно, хандра эта была совершенно не октябрьская, напротив, весенняя, именно такая смесь чувств овладевала Альбертом примерно в марте, когда начинали беситься от страсти коты и количество влюбленных парочек на улицах увеличивалось с каждым днем в геометрической прогрессии. Апогей всего этого гормонального безумия обычно и совпадал с самой глубокой точкой беспричинной тоски Альберта Ридли. В это время из «Новой драмы» обычно и уходили те, кто не готов был еще (или уже) позволить себя растоптать во имя великого, но странного искусства. И именно растоптать – не однократно наступить, а так, методично, давить с нажимом на каждой репетиции.

А все оттого, что Альберт чувствовал себя выключенным из жизни. Он сходил с ума от этого чувства. Сначала делал вид, что ему все равно. Что он даже презирает тот бурлящий, с гулом несущийся мимо него поток – поток, не лишенный особой прелести и даже красоты, со всеми этими солнечными бликами, загадочными улыбками на девичьих лицах, запахом талой воды, открывающейся земли и робкими голосками птичек. Потом становилось так тошно, что Альберт почти сходил с ума. Он – один, жесткий, сухой человек, требовательный к себе и к другим, сидит в комнате с большим окном, а за ним, за окном, – всё: и луна, и ветер, и телефонные звонки, и какие-то свечи, ужины при свечах, и чьи-то обиды, и даже – иногда, редко – влюбленные глаза какой-нибудь девчушки, ведь он лидер, а лидеру поклоняются. А он не может выйти из комнаты, даже выпрыгнуть из окна не может, и никогда ему, Альберту, не пережить всего того, что делается за стенами.

Да, у него внутри – тоже мир, другой, напряженно пульсирует, выходит, наполняет отлаженные механизмы спектаклей с четко выдержанным ритмом.

Но один из этих миров не переливается в другой. По крайней мере, так кажется. Весной…

А сейчас октябрь. Но знакомая тошнота подступила к горлу. Не радовала книга, не успокаивали сигареты, Альберт курил очень много, точно была какая-то жажда, хотя бы отчасти утоляемая невыносимым дымом ментоловых сигарет.

Из-за чего? Я так хотел побыть в горах… Я сейчас в горах, пытался здраво рассуждать Альберт, так чего же не хватает? Работы? Ха-ха. К черту работу. Женщины? Которой? Лучше уж работа, чем какая-нибудь дамочка с хищными глазами. Не от одиночества же меня выворачивает наизнанку, право слово…

Альберту вспоминался сегодняшний, точнее уже вчерашний день… И женщины, длинноволосая сексапильная блондинка и та, другая, даже слов точных не подобрать… или не запомнил? Нет, запомнил: высокая, худенькая, кудряшки падают на уши, и глаза светлые, то ли голубые, то ли серые, лучше бы серые – не так банально, и вряд ли линзы… Альберт вспоминал ее пальцы, в испуге и смятении прижатые ко рту, – те самые пальцы, которые за миг до этого выпустили холодный белый ком ему в спину. Смутно как-то вертелось в памяти: желтоватый теплый свет, много деревянного вокруг, и те же самые пальцы неохотно держат длинную изогнутую вилку, неохотно водят ею вокруг румяной выпечки. Девушка, напряженная, сидит напротив, и Альберт уже знает: ее зовут Джина. Он мысленно пробует это имя на вкус: похоже на какой-то сладковатый, теплый, пьяный напиток или на плод с темной кожицей, нагретый солнцем. Он холоден с нею, как со всеми…

Ох какая чушь! Неужели что-то к этой девчонке? Молоденькая дурочка, одна из сотен тысяч таких же молоденьких дурочек, и ни одна из них не читала Кафку! Бред, бред и еще раз бред. Это не может быть вожделением, она не в моем вкусе, а во все остальное я не верю!

Альберт встал и налил себе виски. Обожгло горло. Хорошо.

Он ни разу не пожалел, что поменял номера. Здесь был настоящий маленький дом. Причем дом такой, какой обычно рисуют в мечтах. Надо сказать, что сам Альберт этим никогда не занимался, в смысле – мечтами об идеальном жилище. Но здесь был камин с живым огнем, и шкура на полу, и шкура на стене, а за окнами виден был заснеженный двор и, если приглядеться, горы…