Шарон Фристоун - Неприступные стены

Через двадцать минут она открыла глаза и в ужасе завизжала:

— Стой! Тормози! Там обрыв!

— Не бойся, — усмехнулся Марко. — Я знаю дорогу, как свои пять пальцев.

— Господи, помилуй и сохрани всех несостоявшихся автогонщиков, — пробормотала она и снова зажмурилась.

Перевела дух она лишь тогда, когда почувствовала, что машина окончательно остановилась. Но Оливия не спешила открыть глаза, дожидаясь, пока Марко выключит двигатель.

А когда открыла глаза, не поверила им. Ей показалось, что она очутилась на другой планете. Нет, просто на необитаемом острове. Небольшая полоска пляжа была со всех сторон ограничена отвесными скалами. На одном плоском уступе примостился домик. С одной стороны раздвижное окно во всю стену... оно же служило и дверью. В дальнем конце пляжа был построен маленький причал, к которому был привязан крошечный катер. Но как же... как же они сюда добрались? Оливия в недоумении озиралась по сторонам, пока Марко, посмеиваясь, не показал ей дорогу-серпантин, которая больше напоминала козью тропу.

— Ты что, проехал там на машине?! — ужаснулась Оливия. — Да ты просто ненормальный! Лучше бы мы летели на самолете!

Марко легкомысленно отмахнулся.

— Да ты посмотри вокруг! Красота-то какая! Ты когда-нибудь видела такую красоту?

Оливия улыбнулась. Как странно видеть Марко в таком приподнятом настроении. Но красота необыкновенная, тут он прав. И тишина.

— Надежное убежище и полное уединение, — хвастливо продолжал Марко. — Ни телевизора, ни радио, ни телефона. Пойдем, посмотришь дом.

Убежище. Мысль о том, что Марко может чего-то бояться, показалась Оливии абсурдной. Она поспешила за ним, спотыкаясь на своих высоких каблуках. Марко обернулся и вдруг подхватил ее на руки. Оливия только ахнула.

— Наконец мы одни, Оливия, — тихо сказал он, локтем отодвигая входную стеклянную дверь. — Тебе здесь нравится?

Он не случайно задал этот вопрос. Ему было лет восемь, когда он случайно обнаружил это местечко. Он тогда пустился в кругосветное плавание в надувной лодке, которую нашел в порту. Малышу не пришло в голову, что хорошую лодку просто так не выбросят. Она начала наполняться водой, когда он был довольно далеко от берега. Он и сам не помнил, как добрался вплавь обратно. Прилив выбросил его на берег в этой бухточке, и он обломал о скалы все ногти, прежде чем выбрался. Потом-то он сделал себе тропинку: где-то забил в скалу крюки, где-то выдолбил ступени. Бухточка много лет служила ему убежищем в трудные минуты. Заработав первые большие деньги, он выкупил землю и велел построить автомобильную дорогу. Потом здесь появился причал, катер и этот домик.

Марко с волнением следил за выражением лица Оливии. Он пытался убедить себя, что ему безразлично, понравится ей бухта или нет. Но в глубине души знал: почему-то ему это важно.

— Такой маленький домик, — со странным выражением лица, проговорила Оливия.

Так и есть. Ей не понравилось. Марко разочарованно отвернулся.

Оливия не знала, что и подумать. В прелестном уютном домике была одна комната. Просторная, правда, и в углу нашлось место для кухонного блока, а с другой стороны был маленький электрический камин. Здесь чудесно, но... Как же она проведет три дня в одной комнате с Марко?!

— А ванная есть? — с тревогой спросила она.

— Разумеется, — скривил губы Марко. — Ты что думаешь, я неандерталец?

— Воздадим хвалу Господу за ниспосланные нам маленькие радости! — возвела глаза к небу Оливия. Ей совсем не понравилось, как изменился тон Марко. — Может, и не неандерталец, но иногда ты ведешь себя, как первобытный человек.

Ни слова ни говоря, он привлек ее к себе и впился в ее рот с пугающим исступлением, заставляя ее раскрыть губы и подчиниться поцелую, который длился, казалось, целую вечность. И лишь когда он отпустил ее, она поняла, до чего сладко ей было.

— Вот так ведут себя первобытные люди, — проговорил он, — Если тебе не понравилось, то скажи сразу. И больше не испытывай моего терпения, дорогая. Я слишком долго тебя ждал — целых четыре года. И после этого еще четыре дня — пусть символическое, но все же ожидание.

Она с негодованием откинула голову. Прямо, без страха встретила его затуманенный от желания взгляд.

— Действительно, очень символично, — процедила она. — В японской культуре, между прочим, четыре — число дьявола.

— Ну, раз уж ты окрестила меня дьяволом, глупенькая моя девочка...

Прищурившись, он взял ее за подбородок, и она увидела, что его глаза заливает гнев. Она поняла, что перегнула палку, но было поздно.

— ...Я и буду вести себя соответственно. Не хочется тебя разочаровывать, — заявил он с насмешливым цинизмом, и его рука оказалась у нее за спиной, уверенно расстегивая молнию на платье.

Оливия рванулась.

— Я не глупенькая и не девчонка, — закричала она. — Ты об этом позаботился. И не твоя.

— Моя, моя... — уверенно сказал он. — Как ты сказала, я об этом позаботился. И тебе понравилось. Ты наслаждалась каждой минутой.

Схватив ее за руки, он развел их в стороны, и, к ее стыду, платье без бретелек медленно сползло к ее ногам.

Она услышала, как он шумно выдохнул, глядя на ее тело.

— Я мечтал об этом с той самой минуты, как в магазине впервые увидел тебя в этом платье.

Его и так негромкий голос перешел в волнующий шепот, и он заскользил взглядом по ее телу — по длинной изогнутой шее, по покатым плечам, по высокой груди, по тонкой талии и еще ниже — по тому месту, где кружевные трусики едва прикрывали ее наготу.

Она затрепетала под его жадным взглядом и рванулась прочь. Но он лишь засмеялся, легко притянул ее ближе, и обе ее руки оказались у нее за спиной. Он придерживал их одной рукой, а другой потянулся к высокой прическе. Розовые бутоны вместе со шпильками посыпались на пол, и он запустил пальцы в ее волосы.

Она снова рванулась.

— Пусти меня, — прошептала она.

— Ни за что, — тихо засмеялся он, поблескивая белыми зубами. — Да ты и сама не хочешь этого.

И он со значением опустил взгляд на ее грудь — она со стыдом почувствовала, что ее соски от возбуждения превратились в тугие шарики.

— Тебе всегда надо носить волосы распущенными, — прошептал он. — Я всегда тебя представляю именно такой, когда думаю о тебе.

Оливия покраснела: ей и в голову не приходило, что Марко, вообще, о ней думает — после всех своих любовных историй. И ей это страшно польстило, оттого она и залилась румянцем. Его лицо было совсем рядом, и в его негромком, низком, приглушенном голосе было что-то гипнотическое. Он наклонился и коснулся ее губ, но едва-едва, очень нежно, совсем не так, как раньше. Страх ушел из ее сердца, и она покорно отдалась его прикосновениям. Он нежно, едва касаясь губами и пальцами ее кожи, целовал и ласкал ее, пока она не почувствовала, что каждая клеточка ее тела отзывается на его ласки. Она бессильно повисла в его руках, и вдруг почувствовала, что сильные руки подхватили ее. Через мгновение она ощутила спиной прикосновение прохладного нежного шелка. Она приоткрыла затуманенные глаза. Марко стоял над ней уже без рубашки, и крепкие мышцы рельефно выступали под его смуглой кожей. Марко, не спуская с нее глаз, потянулся к молнии на брюках, и она стыдливо зажмурилась.