Эстер Элькинд - Андрогин…

Кофе остыл.

– Я поехала домой! Мне что-то не по себе! – сказала я, всё ещё сидящему здесь телу Андрея Андреевича.

– Да, конечно! Может, вас проводить? – спросил он, делая вид, что он беспокоится обо мне, а не просто хочет уехать с ненавистной им работы. Андрей Андреевич, не просто не любил сумасшедших. А яро ненавидел их. Он принадлежал к той школе врачей, которые рады были применить средневековые пытки, заключить в кандалы и посадить под замок по любому поводу и без него. Мне казалось это недопустимым. Отчего Андрей Андреевич ненавидел свою работу, потому что не мог ненавидеть больных. Я никогда не понимала, что его здесь держало, может, какой-то злой рок?!

– Нет, спасибо, Андрей! – начала я, взяв его за хрупкое плечо. – Сопровождение в виде «спортивного» «Mercedes» мне не льстит! – попыталась пошутить я и улыбнулась.

Он улыбнулся в ответ.

«Скорее к фонтану!» – думала я.

Я мчалась с максимальной скоростью своего «Mini Cooper» по заставленным машинками улицами, словно пробираясь сквозь построенные в детской комнате города, стараясь не задеть, не нарушить гармонию, не влезть и не попасть внутрь. Но двигаться надо было быстро, я так боялась опоздать. Я нарушала все возможные и существующие правила дорожного движения, я ехала через парки и по «встречной», я не ехала, я словно летела, пытаясь будто догнать время. Я ехала, быстрее и быстрее, наполняясь чувством безграничной безнаказанности. Я нарушала правила этого мира. Была в нём и вне его. Увидев издалека фонтан, я бросила машину посреди дороги, даже не закрыв её. «Что может случиться с моей волшебной машиной?! – думала я. – Максимум превратится в тыкву, но от этого она и так не далека!» Я мчалась к фонтану, как мне казалось, к «жизнедающей» воде.

«Десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один…» – я рухнула в холодную, мокрую субстанцию. Перед глазами заблестели монетки «верующих в миф о возвращении», и запах собственной блевотины ударил мне в нос ещё не переваренным виски…

Была ночь, всё тот же фонтан, я сидел на бортике, опустив голову к воде и блевал. На небе блестела луна, отражаясь в воде, на дне блестели монетки, а я извергал содержимое моего желудка. Я поднял голову, посмотрел на часы, было уже слишком много. Я понял и ужаснулся: «Её не было! То есть была, но там, до того, как я попал в своё второе «я». А теперь с «невстречей» Его там, я не встретил и Её здесь. Я ощупал пространство. Она была где-то поблизости, совсем, казалось, тут, рядом, спала со мною на большой кровати в вонючем номере мотеля, где не было ни Камасутры, ни Библии, ни Туалетной бумаги. Где я пытался писать то, что пишу сейчас. Да, это было где-то здесь. «Надо найти! Надо поймать! Лишь чуть-чуть раньше, или позже!…» – думал я.

Голова закружилась. Новый приступ тошноты подступил к горлу и с рёвом вырвался из глотки. Я преклонился через бортик фонтана над весом собственной блевотины и снова свалился в воду…

Голова трещала. Я проснулся от ужасного звука, приближающейся дикой стихии шумов, нот и тонов, соединенных в максимально отвратительное для слуха сочетание. Они, словно огромная волна разбушевавшегося цунами, с жадностью желавшая поглотить, дрожали от нетерпения. Я прямо таки видел, огромную глотку, источающую ужасные звуки, надвигающиеся на меня. Мне не было страшно, но было обидно оттого, что меня явно так бесцельно и бездушно разбудили. «Это так жестоко!» – говорила во мне боль моей, казалось вспухшей до размера огромного воздушного шара, голове. Шара такого, который пускают по воздуху в праздники, и он летит по голубому небу, обозначая свое присутствие надписью: «С праздником…» и т. д., и рекламой Coca Cola на обратной стороне. Казалось, что моя голова вот-вот лопнет. Не расколется, а именно лопнет. Потому что когда голова раскалывается, ее можно собрать и заново склеить. Будут конечно первое время видны «хирургические» швы на местах склейки, в виде отвратительно темно-желтых засохших подтеков клея «момент», и они будут пованивать вечным ремонтом школ и подъездов, но ситуация все же поправима, склеить возможно. А вот когда голова лопается, как воздушный шар, то ее резиновые скрюченные кусочки, разлетаются в разные стороны с такой скоростью, что найти их сморщенные остатки практически не возможно, а воссоединить, тем более. Голова разлетается, словно использованный презерватив, который наполнили водой, завязали узелком у основания и сбросили с какого-то этажа, на котором только что трахались, и с которого полет будет настолько долгим, чтобы можно было успеть разразиться упоительным детским смехом и, согнувшись пополам, спрятаться за балконной оградой, чтобы лишь услышать, восторженно – оглушительный звук его падения. И зажмурив глаза, представлять, как сперма, перемешанная с водой, огромными брызгами подлетает к небу, с которого только что свалилась, в надежде вернуться туда, в удивительное и совершенное пространство и затем, разлиться по асфальту неудачной светлой водицей прокисшего молока.

«Плюх!» – услышал я отвратное выплескивание собственных мозгов, воняющих не лучше любой спермы, растекающихся по асфальту из взорвавшегося латексного мешочка моего черепа.

– Ой! – услышал я недовольный взвизг. Мой маленький зеленый Тролль, ударившись о землю своей большой пушистой зеленой попой, выкатившись из обломков моей головы, издал истошный вопль.

– Что? – поинтересовался я из вежливости, я был совершенной равнодушен.

Тролль поднялся на свои маленькие ножки, и, потерев зад, ответил: «Весь копчик себе отбил!». Затем он отвернулся, и потряс задом так, словно искал признаки позвоночника в своем круглом тельце.

– А мог не весь?! Он у тебя, вообще, то есть?! – злобно рассмеялся я (неверное мое чувство юмора укатилось дольше всех моих чувств), – Может ты себе жопу отбил?! – я был злым и нелепым. Отчасти уже начинал ненавидеть себя за это.

– Нет! Эта часть. Вроде бы в порядке! Дееспособна и функциональна! А вот копчик… – ответил он, совсем не обидевшись, или сделав вид, что не обиделся (отчего мне стало совсем плохо), и Тролль отправился куда-то, не слишком далеко, оставляя грязные, болотные, липкие следы от моих мозгов, на асфальте.

– Ну и вали! – подумал я.

Я лежал с закрытыми глазами. Меня подташнивало. Казалось, что как только я открою глаза и увижу хоть что-то, оно начнет прыгать, и танцевать, и ликовать, и громко смеяться, а я этого не выдержу. Потому что у меня очень сильно болит голова, и меня просто вывернет на изнанку, и больше я не соберу себя. Мне казалось, что я извергну не только то. Что ел вчера, неделю назад, месяц, год, или десять лет назад, но и молоко матери, которое я пил когда-то, когда не помню, и свой желудок, и вены, и кости, и ветер, и влагу, и Шу, и Тифнут, и всех, и все…