Сандра Мэй - Пылкий любовник

И чего было орать? Кто на ее мощи позарится, скажите пожалуйста?

В этом месте у него неожиданно защемило сердце. Билл отчетливо увидел очами души своей все изгибы, все впадинки и ложбинки жемчужно-белого тела, припомнил волнующую форму груди Морин, ее тонкие щиколотки, плавные движения рук...

Потом воспоминания еще усугубились, и он почти наяву почувствовал вкус ее губ, сладкий, пряный, ароматный. Песчинки и вода на их губах, ливень, превративший тонкую ткань футболки Морин в подобие второй кожи, ничего не скрывающее, а лишь подчеркивающее.

Билл в отчаянии схватился за голову и замер в позе скорбящего. Именно в этот момент отворилась дверь, и по крыльцу прошлепали босые ноги. Билл скосил глаза. Рядом с ним смущенно переступали маленькие ступни, все в налипшем песке и травинках. Потом икры – сильные, мускулистые, очень стройные, и чуть заметный золотистый пушок на них...

Абсолютно против своей могучей воли он продолжал косить глазом все выше и выше, но, к счастью, там началась его собственная рубаха. Старая клетчатая ковбойка, в которую они с Мю вчера переодели бесчувственную Морин. Тут до него дошли сразу две мысли, одна за другой. Первая: у нее же нет никакой одежды, кроме этой клетчатой рванины. Вторая: ОНА ПОД РУБАХОЙ СОВСЕМ ГОЛАЯ!

Билла бросило в жар, потом в холод, и он снова уткнулся в свои руки. Тихий голос, прозвучавший у него над головой, одновременно выражал смущение, вызов, неуверенность – и веселье!

– Я была уверена, что вы все еще спите. И Мюриель, и ты... вы. Господи, что у вас за штат такой!

– Э-э... в каком смысле?

Он спросил осторожно, боясь спугнуть девушку, но Морин с неожиданным облегчением плюхнулась рядом с ним на ступеньки, совершенно девчоночьим движением натянула на коленки полы рубахи, занавесилась подсохшими черными волосами и сказала:

– Вы же не знаете...

– Мы вроде на ты?

– Хорошо. Ты не знаешь, с чего я начала. В автобусе я выпила вашего настоящего кукурузного пойла на жженом сахаре и заснула на плече Уолли Дженкинса. В доме Миллисент, когда я принимала душ, на меня свалился Питер...

– Кто?!

– Таракан размером с кошку. После этого я голая выскочила из комнаты и повисла на шее Фрэнка Марло. Потом попала под дождь, и вы с Мюриель меня переодевали и мыли, как малое дитя. Наконец, сегодня утром я решила принять душ... ну, сам знаешь. Вся поездка в Техас – это один сплошной позор! А ведь я окончила католическую школу!

Билл неуверенно фыркнул. Морин прыснула. Через секунду они хохотали оба, навзрыд, с подвываниями и взвизгами. Когда фонтан смеха иссяк, Морин обессиленно прислонилась к плечу Билла и слегка дрожащим голосом произнесла:

– Билл, ради всех святых, давай не будем больше про это вспоминать, ладно? Я и так натворила в жизни достаточно глупостей.

– Серьезно?

– Что, не похоже?

– Вообще-то не очень.

– Неужели я произвожу впечатление серьезной девушки?

– Честно? Ты похожа на вчерашнюю школьницу. И еще... ты очень красивая. Это я не про то, о чем мы договорились больше не вспоминать.

– А про что?

– Ну... вообще. У тебя такие глаза... как океан.

– Спасибо. Боже, что это за гадость?

– Это? Я смотался на дорогу, нашел твой чемодан. Он немножечко утоп в канаве, но я думаю, кое-что еще можно реанимировать...

Морин с жалобным криком спорхнула с крыльца, забыв о коварной рубахе, лишенной половины пуговиц, и Билл предусмотрительно зажмурился. Чумовая девица стояла на коленях около размокшего чемодана и торопливо пыталась открыть замки. Когда ей это удалось, и Морин откинула крышку, из ее груди вырвался еще более жалостный вопль. Билл открыл глаза и с недоумением уставился на девушку.

Морин осторожно вынимала и бережно раскладывала на земле и крыльце отнюдь не батистовые трусики и шелковые чулки, не драгоценности в сафьяновых футлярах и не загубленные вечерние платья. Книги. Мокрые и грязные, в размокших переплетах томики.

– Морин... Это ты все с собой везла? На свадьбу?

– Это же мои любимые! Посмотри, что с Теккереем! А это Голсуорси. Уитмен. Марк Твен. О нет, мой Вудхаус!

Она не притворялась, она действительно плакала, по щекам бежали настоящие слезы, и Морин растирала их грязными руками. Растрепанные черные волосы довершали образ молоденькой ведьмы, но Билл сейчас не был расположен рассматривать девушку критически. Он присел рядом с ней на корточки, осторожно принял у нее из рук небольшой томик, на первый взгляд меньше прочих пострадавший от воды и грязи.

– Байрон... Лорд. Смотри-ка, книгу написал. А я думал, это просто кличка жеребца Мю.

– Это поэт. Великий поэт, английский. Он сражался за свободу Италии и писал замечательные стихи. Осторожнее, этой книге двести лет.

– Сколько?!

– Двести... или около того. Я ее купила на развале в Филадельфии за пять баксов и первое время не могла с ней расстаться. Даже спала с ней. Милли все шутила, что я отхватила в любовники лорда. Ох, Билл, ты не думай, что я выпендриваюсь, но я... я лучше останусь совсем нищей и голодной, но книги эти не продам. И из горящего дома, знаешь, любят спрашивать психологи, – я вынесу только книги.

– Я не думаю, что ты выпендриваешься. И не плачь, пожалуйста. Мы их вымоем и высушим, а потом Мю прогладит их утюгом. Мы так уже делали с ее учебниками, когда она уронила портфель в лужу. Совсем, конечно, не получится отчистить, но такими жалкими они выглядеть не будут. А переплеты я могу обновить, я умею.

– О, Билл, спасибо, спасибо!

В этот момент над забором выросла фигура громадного жеребца. На спине у него сидела Мюриель и беззаботно болтала босыми ногами.

– О, вы проснулись? Здорово. Па, я проверила стадо у Черной Балки. Там все хорошо. Мисс Морин, вы умеете ездить верхом?

– Да... училась, по крайней мере. Правда, те лошадки были поменьше.

– Это ничего, я вам подберу смирную кобылку. Поедем после завтрака кататься?

– С удовольствием.

Билл покачал головой.

– Сначала мы должны спасти книги мисс Морин. Давай, Мю, принимайся за дело. И найди для мисс Морин одежду.

И потянулись дни, пронизанные ароматным зноем. Дни, наполненные великолепными открытиями и неизведанными чудесами. Дни, которые были слишком хороши, чтобы продолжаться долго.

Билл, сам не замечая того, все оттягивал свой отъезд на дальние пастбища, хотя тянуть с этим не следовало, если он хотел успеть на свадьбу Фрэнка и Милли. Но уезжать не хотелось.

Дело было не только в том, что он немного волновался в ожидании первой полноценной разлуки с дочерью. Не только в том, что, как он убеждал себя, Морин нужно освоиться на ранчо – Мюриель прекрасно справлялась с ролью хозяйки. И даже не в том, что ему почему-то не хотелось расставаться с Морин Килкенни.