Кети Ранн - Цвет диких роз

— Какого черта?!

Он вытянул руки, чтобы удержать ее, но оба потеряли равновесие и упали, при этом она уронила кастрюлю. Схватив девушку, он вместе с ней откатился в сторону, заслонив ее собой, да еще прикрыл руками ей голову.

Мэриголд прильнула к нему.

Чуть дыша, оба ждали взрыва.

Исходившее из скороварки шипение начало стихать, видимо, Мэриголд сняла ее с плиты в нужный момент.

Теперь она со всей остротой ощутила Джона. Хотя он был в джинсах и рубашке с длинным рукавом, а она в шортах и открытой блузке, их одежда внезапно показалась слишком тонкой и лишней. С таким же успехом они могли быть и голыми.

Джон стал целовать ее, а она с таким же пылом ответила на его поцелуи. В их порыве не было ни мягкости, ни нежности, ни сдержанности.

Его губы были жесткими и требовательными. Мэриголд приоткрыла рот, и их языки встретились, пробуя друг друга на вкус, наслаждаясь, томясь неистовым желанием.

Она крепко обнимала Джона, теребила волосы, гладила по лицу, шее, мускулистым плечам, впивалась ногтями ему в спину.

Когда он застонал и крепче прижал ее к себе, Мэриголд обхватила его ногами, безошибочно ощущая распиравшее джинсы его восставшее естество. Джон изменил положение, чтобы она могла лучше все чувствовать.

Ее тело ответило, побуждая его к медленным, чувственным движениям, которые усиливали их взаимное желание.

Джон оттянул эластичный пояс ее шортов, его пальцы коснулись пупка, двинулись по животу вниз прямо в шелковистые волосы, начали медленно гладить ее.

Мэриголд закрыла глаза, отдавшись неизведанному доселе наслаждению, пока его пальцы вели мучительно волшебную игру, а его горячее дыхание еще больше распаляло ее желание. Пальцы задвигались быстрее, у нее внутри начала подниматься огненная волна.

— Пожалуйста, — тихо простонала Мэриголд, сосредоточившись на интимной ласке.

Она вцепилась Джону в плечи и раздвинула ноги, когда взрыв принес экстаз освобождения, сменившийся мягким, влажным теплом.

— Джон, — прошептала она. — О Джон!

В следующий миг она почувствовала, что плачет. Это были слезы облегчения после напряжения страсти.

Поцелуй Джона был нежным и ласковым. Мэриголд смущенно отвернулась, уткнувшись ему в шею, не зная, что говорить, ища укрытия в его объятиях.

— Посмотри на меня, — сказал он. Его голос прозвучал как музыка, но она не осмелилась поднять глаза.

Потом, все же собравшись с духом, посмотрела на него и снова отвела взгляд. В его глазах было столько заботы и нежности, очертания рта сделались мягкими и чувственными. Джон выглядел до странности довольным.

— Теперь скажешь? — хрипло спросил он.

Она замерла, не веря своим ушам.

— Джон, ничего не изменилось.

Мэриголд ждала, зажатая между его телом и жестким полом. В темных глазах Джона стоял вопрос, на который она не желала отвечать.

— Я… хочу… ты мне нужна.

Он тоже нужен ей, но этого недостаточно. Она покачала головой.

Джон сел. Потом резко поднялся. Выругавшись, стукнул кулаком по стойке и обернулся к девушке, испепеляя ее взглядом:

— Мэриголд…

Она села на стул и закрыла лицо руками, Она чувствовала себя униженной, больше всего на свете ей захотелось навсегда вычеркнуть из своей жизни эти пятнадцать минут.

Она слышала, как Джон поднял скороварку, как снова выругался, а затем швырнул кастрюлю в раковину.

— Посмотри, что ты наделала! — рявкнул он. — Только посмотри на все это. Кастрюля испорчена. — Он выдвинул стул, потом отпихнул его, и тот ударился о стол. — Ты все погубила. Будь ты неладна!

Потрясенная, Мэриголд смотрела на него, думая, что ослышалась.

— Да, — сказал Джон, поймав ее взгляд. — Ты все погубила. — И он заметался по кухне, что-то бормоча.

Мэриголд наблюдала за ним расширившимися глазами. Ее затрясло, нижняя губа задрожала, но она не могла, просто не имела права заплакать. Глаза жгло от подступивших слез, горло сдавило, в носу щипало. Только не здесь, только не сейчас. Не перед Джоном. Он совсем не то имел в виду, повторяла она себе, он делал это потому, что сам был уязвим. Не меньше чем она.

Что бы он ни говорил, она ему небезразлична. И все равно этого недостаточно. Она хотела его любви. Хотела отдать ему свою любовь. Увы, это невозможно.

Мэриголд быстро вытерла со щеки слезу. Но поняла, что он заметил, поскольку тут же оказался рядом и обнял ее.

— О, Мэриголд! — Застонав, он зарылся лицом в ее волосы. — Прости меня, пожалуйста.

Она вздрогнула, не желая уступать своему сердцу и таять в объятиях Джона.

— Ты совершенна… я так хочу тебя…

Она гневно оттолкнула его и попятилась, пока не уткнулась в стойку.

— Что? Не смотри на меня так. В чем дело?

— В чем дело? Да во всем! Неужели ты не понимаешь, почему я не могу остаться? — Ее хватило только на дрожащий шепот. — Ты не изменился. Разве ты не видишь? И ничего не изменится, потому что ты не готов открыться. Снова доверять. — Сердце у нее разрывалось от собственных слов, но она должна все ему сказать.

Джон попытался ответить и не смог.

Закрыв глаза, Мэриголд опустила голову. Слышно было только тиканье висевших на стене часов.

Внезапно ей стало так холодно, что пришлось обхватить себя руками, чтобы унять дрожь. Когда она наконец заговорила, голос ее звучал тихо, но ровно:

— Ты выбрал одинокую жизнь, Джон. Ты ее выбрал. Ты сам делаешь это с собой, и лишь ты в состоянии все изменить.

На его лице отразилась боль, словно она всадила ему нож в сердце. Но то, что она сказала, было правдой. Раны Джона Гудинга еще не затянулись, возможно, и никогда не затянутся. Он не готов любить. А может, никогда уже не полюбит.

Мэриголд отвернулась, чтобы не видеть его искаженного болью лица.

— Когда ты поедешь в город за деталью, я поеду с тобой.

Он вскинул голову.

— Отвезешь меня на автостанцию, — без всякого выражения добавила она. — Я подожду там автобуса.

Раздосадованная, Мэриголд хлопнула по стойке.

— Почему у меня не получается? Я в точности следовала твоему рецепту, но все равно мой соус твоему и в подметки не годится! — обратилась она к хрупкой, одетой в черное женщине, стоявшей рядом.

Абуэлита долго смотрела на внучку, пока, та неловко переминалась с ноги на ногу под ее взглядом.

— Ладно, — наконец проговорила абуэлита. Крепкие пальцы ухватили девушку за локоть, и она позволила подвести себя к кухонному столу. — Сиди. Я несу кофе.

Чувствуя, что сейчас расплачется, Мэриголд села и, чтобы совладать с собой, притворилась, что разглядывает сквозь пелену слез свои ногти.

На столе появились две кружки, затем тарелка сахарного печенья. Запах кофе и печенья дразнили обоняние Мэриголд, но у нее не было сил даже поднять голову, не говоря уже о том, чтобы есть и пить. На сердце лежала тяжесть, а дух был настолько угнетен, что притворяться веселой оказалось для нее совершенно непосильной задачей.