Джинни Раскорлей - Солнечная женщина

Потом, конечно, в ее жизни были мужчины. Но только для того, чтобы были. И она стала думать, что, вероятно, и Пейдж не случайно кинулся звонить по секс-линии и заводить женщин. Потому что, наверное, она была больше журналисткой, чем женщиной. И Бонни захотела стать настоящей журналисткой, и только журналисткой. Еще в детстве она решила, что у нее будет свой собственный журнал, который она назовет «Санни Вумэн» [1] Санни Вумэн — Sunny Woman (англ.) — солнечная женщина. (Прим. пер.) . Почему именно так? Да потому, что в детстве ее звали Санни, такая она была солнечно-рыжая. Сперва Бонни обижалась, а когда стала взрослеть и волосы из медно-рыжих становились золотистыми, она опечалилась. Вот так всегда — когда хочешь, чтобы была совсем рыжая, все меняется. Конечно, можно волосы подкрасить, но Бонни любила все натуральное. И тогда она решила, что абсолютно все, что будет мешать достижению ее цели, она отметет. Она не выйдет замуж, у нее не будет детей. Но у нее будет свой журнал. И что теперь? У нее был муж, у нее есть сын. У нее нет журнала. И даже волосы, и те не того цвета, что хочется. Они теперь только слегка с рыжинкой.

Даяна пристально смотрела на нее.

— Бонни, мне кажется, у тебя есть кого пригласить на ужин.

— Кого это?

— Тебя надо спросить. Я вижу по твоим глазам. Я бы сказала, что в твоих глазах появился отблеск желания…

Бонни покраснела и покачала головой.

— Даяна, ты все выдумываешь. Тебе просто давно хочется сбыть меня с рук…

— Бонни, у меня большой опыт. Я познала женщину через себя. Я слишком давно работаю для женских журналов. Иногда я шла на эксперимент, чтобы не обмануть читательниц. Ты же знаешь, что я вышла замуж только в тридцать три года?

Бонни задумалась. А она, которая так страстно хочет иметь свой журнал, — что она может рассказать читательницам, если даже не поняла саму себя?

— Хорошо, Даяна.

Даяна раздвинула в улыбке пухлые, красиво очерченные губы, ее скулы поднялись, азиатские глаза понимающе смотрели на подругу.

— Здесь. В семь. А теперь мне надо идти. — Даяна встала. И Бонни увидела, как при таком небольшом росте можно выглядеть столь стройной и очаровательной.

Халамбус вышел из номера «Холидей Инн» в радостном расположении духа. Сегодня его картины наконец-то появятся в экспозиции. Долгий путь проделали они в вечно летний, солнечный, апельсиновый штат Америки — во Флориду. Зачем выставлять их именно здесь? Тысячи людей со всего света стекаются сюда отдыхать. И его необычные, ни на какие другие не похожие работы могли бы разъехаться после выставки по всему миру. А именно этого Халамбус и хотел.

Его родной Кипр — это Восток. В древности он был одним из центров эгейской культуры. С четвертого века и далее, три века подряд, был частью великой византийской культуры. Потом многие претендовали на этот райский уголок — во все времена сильные мира сего стремились к переделу этого мира. И все, кто приходил на Кипр, привносили что-то свое в его культуру — арабы, крестоносцы, венецианцы, турки, англичане. И Халамбус как чуткий художник уловил в этом многоголосии свою мелодию. Он соединил холст и камни, которые заменили ему краски. Сперва это были только натуральные камни, и картины получались безумно дорогими. Но тогда он делал совсем простые, бессюжетные работы — цветок, пейзаж. Ему казалось, что краски, обыкновенные масляные краски, меркнут под солнцем Кипра, а камни, пронизанные солнцем, сияют еще ярче.

С годами он понял, что его увлечение — слишком дорогое удовольствие. Где взять столько натуральных полудрагоценных камней да еще подобрать оттенки, чтобы передать цвет, который хочешь? К тому времени он уже окончил университет в Англии и стал профессиональным химиком. Он стал выращивать синтетические кристаллы в лаборатории. Например, кристаллы граната. А потом растил из них бульбу, по размеру похожую на небольшой огурец. Он опиливал и гранил камни, которые нужны были для работы, — изумруды, хризопразы, аметисты…

Отец Халамбуса, коммерсант, понявший, чем занимается его сын, предложил ему со временем открыть мастерскую по огранке. И из нее пошли гулять по свету камни, которые охотно покупали небогатые женщины — они не могли позволить себе носить натуральные. Халамбус мог отдаться своему занятию целиком. Он оставил свою химию и стал художником. В Греции его работы охотно покупали богатые поклонники нетрадиционного искусства: кому еще доведется купить пейзаж с морским закатом, созданный из камней нежнейших полутонов? Но Халамбусу нужен был весь мир. Там, за океаном, лежала Америка. Если признает она, признает весь мир.

Как-то так сложилось, думал Халамбус, что без признания в той стране нет полной победы. Таковы правила игры. И Халамбус не собирался их менять. Пусть его работы украсят дома состоятельных людей за океаном. И он повез свои произведения на выставку в Орландо.

Он заплатил недешево за уголок в экспозиции, но уже мог это себе позволить.

Халамбус подъехал в выставочному залу и перед самым входом ощутил странное волнение. Нет, в своих картинах он был уверен. Он не мальчик в этом деле. Другое — он боялся, нет, даже не боялся, он хотел, чтобы они понравились той рыжеволосой американке. Казалось, кто она ему — не красавица, не юная девушка. Но как художник он видел в ней больше, чем то, что входит в понятие внешней красоты. Ему хотелось сделать ее портрет. Он непременно ее напишет. Да ну? Разве ему обещали позировать? Нет, он сам решил за нее. Это интересно. Он хочет ее. И написать — тоже.

Халамбус толкнул дверь и вошел. Его картины развешаны в слегка затемненном и специально освещенном зале. Они все под стеклом, и блики не должны мешать зрителям. Публика не собралась — еще не время. Но народу будет много. На рекламу потрачено достаточно денег. А объявленная бесплатная парковка возле выставочного зала — для американцев, умеющих считать каждый цент, это тоже кое-что. Хорошая приманка.

Халамбус был одет в отлично сшитый светлый костюм, подобающий случаю. Черные волосы, падающие на синие, как иранская бирюза, глаза, были густые и темные и слегка вились над ушами. Лицо бронзовое от загара и гладкое — лицо преуспевающего человека. Ему было чуть за сорок. Возраст, когда еще многое может произойти. Американцы любят такие лица и сами стараются выглядеть именно так.

Халамбус улыбнулся девушке, которая выкладывала на стойку проспекты выставки.

— Доброе утро, мисс!

Девушка улыбнулась белозубой улыбкой, ее глаза засияли.

— Доброе утро, сэр. — И тряхнула светлыми волосами.

— Там есть о моих картинах? — понизив голос, точно говорил о чем-то, что не должны услышать другие.

— О, мистер Халамбус! Конечно! Они восхитительны! Особенно «Цветы мая». И ваш портрет. Я вас сразу узнала…