Кей Мортинсен - Ошибка молодости

Антонио вскинул глаза.

— Раньше с ней такого не бывало.

— Это… реакция на шок, — осторожно объяснила она.

— А все эти таблички с подсказками? Это ее?

Элис кивнула. Тони настороженно наблюдал за ней.

— Ты… ты ведь понятия не имел, что она переехала к нам, да? — спросила она, стремясь перевести разговор на другую тему. — Ее семья в Палермо…

— Это одна из причин, почему я здесь, — сказал Тони. — Когда родные позвонили ей домой, им ответила совершенно незнакомая женщина, которая к тому же заявила, что знать ничего не знает о маме.

— Это, наверное, бабушка Сэма Хаджеса, — пояснила Элис. — Она действительно не знает, где живет Мария.

— Мы решили, что мать стыдится меня, поэтому и перестала отвечать на наши письма, — буркнул Антонио.

— Письма все здесь, — спокойно отозвалась Элис. — Почтальон проносит их к нам. — Она пододвинула табуретку к полке и достала тщательно задвинутую вглубь коробку. — Я спрятала их, потому что Мария наверняка бы их уничтожила, а мне этого не хотелось. — И, заметив вопрос в глазах Антонио, пояснила: — Я подумала, что, возможно, когда-нибудь ей захочется прочитать их.

С каменным выражением лица Тони повертел в руках конверты, откладывая те из них, что были надписаны его аккуратным почерком. Ни одно письмо не было распечатано.

— Я писал каждую неделю! — в отчаянии воскликнул Антонио. — Конечно, я не рассчитывал, что мне ответят, но надеялся, что мама хотя бы прочтет их, чтобы быть в курсе моих дел. Ради всего святого, Элис, как тебе удалось внушить ей такую ненависть ко мне? Ты что, постоянно напоминала ей о гибели своей сестры и ее сына? — зло спросил он.

— Я?! Клянусь тебе, нет!

— Я тебе не верю! — прорычал Антонио. — Я был поздним ребенком! Единственным долгожданным сыном. И мать страстно любила меня. А ведь я пострадал безвинно! И надеялся, что она давно уже меня простила, — убитым голосом закончил он.

А вот Элис была вовсе не уверена, сможет ли мать когда-нибудь простить обожаемого сына, погубившего женщину и ребенка, да к тому же отказавшегося признать свою вину. С ним были связаны все ее надежды. Она слепо верила в то, что ее ребенок — самый лучший. А он поступил бесчестно, что, по сицилианским обычаям, было невозможно простить. Неудивительно, что рассудок Марии не вынес такого удара.

— Я пыталась пробудить в ней интерес к твоим письмам, и дедушка тоже… но она всегда их отталкивала и принималась плакать. — Элис тяжело вздохнула. Ей не хотелось причинять ему боль, но другого выхода не было. — Тони, это трудно объяснить, но… боюсь, твоей матери невыносима даже мысль о тебе. Она так и не простила тебе того, что ты сделал… — Девушка испуганно ахнула — пальцы Тони с силой впились ей в запястье.

— Я не сделал ничего постыдного! — резко произнес он. — И она поверит в это, стоит мне только с ней поговорить. Я покажу свою невиновность! Отец умер, так и не узнав, что меня обвинили напрасно. Но я не допущу, чтобы с матерью произошло то же самое.

— Она не так уж несчастлива!

— Ты хоть понимаешь, что это значит для итальянки? Она лишилась сына — отреклась от него по собственной воле! Я давно не видел ее. Но знаю, она не может быть счастлива, как бы ни притворялась! — Антонио был в ярости. — И все из-за двух ревнивых сучек, решивших проучить мальчишку, который, как они решили, вел с ними двойную игру!

— Нет! — простонала Элис.

— Ты все еще пытаешься отрицать очевидное? И нисколько не раскаиваешься? Неужели в тебе нет ни капли жалости?

— Я верю в возмездие, — твердо произнесла она.

— Я тоже. — Антонио смерил девушку презрительным взглядом.

— Мария не простит тебя! — в отчаянии воскликнула Элис, подавляя новый порыв жалости к нему. — Привыкни к этой мысли. Стоит ей услышать твое имя, как она начинает рыдать и не может остановиться часами. Ты не знаешь, что это такое, Антонио!

— Ах ты гнусная маленькая ведьма! — прошипел он.

— Но это правда! — Благополучие Марии было для Элис превыше всего, и это придало ей решимости. — Ты же никогда не слышал, как она плачет, проклиная тебя за твои грехи. А когда ее гнев иссякнет, она бывает совершенно измученной и больной, да и нам не легче.

— Можешь не продолжать. — В голосе Антонио прозвучали стальные нотки. — Мне все ясно.

— Умоляю тебя, оставь безумную мысль о том, что можно залечить былые раны. Поверь, я понимаю твою мать лучше, чем ты. Она-то ведь ни в чем не виновата…

— Да уж, она действительно безвинно пострадала. — В глазах Антонио появился мстительный блеск, и Элис поспешно опустила голову. Не может же он в самом деле винить ее в несчастье, случившемся с его матерью!

— Ты надеялся, что вы помиритесь, — дрожащим голосом прошептала девушка. — Но, к сожалению, тебе придется отступить. Если хочешь, — добавила она, — я могу изредка писать тебе и сообщать о ее состоянии.

— Я не верю в твое бескорыстие, — отрезал Антонио. — Насколько я понимаю, мамин дом был продан. Знаю, много за него не выручили, — он неудачно расположен, но отец трудился как каторжный, чтобы сделать из него дворец. А теперь я хочу знать, как вам удалось уговорить мать продать его, ведь она так любила свой сад! И как вы убедили ее переехать в эту клетку, где нет даже паршивого ящика с цветами! — Он угрожающе наклонился вперед. — Сколько ты берешь за уход за ней, Элис?

Сердце девушки упало.

— Твоя мать согласилась, чтобы ее опекунами были мы с дедушкой. Этим занимался адвокат, — неохотно сообщила она.

— Ах вот как! — презрительно отозвался Антонио. — Ты жадная сучка! Воспользовалась беспомощностью старухи, чтобы прикарманить то немногое, что у нее есть, и принудить жить в таких немыслимых условиях.

— Ничего подобного! — возмутилась Элис. — Мы сделали для нее все, что могли. А деньги лежат в банке и идут только на лечение.

Тони вскочил со стула и грубо схватил девушку за плечи.

— На какое лечение? — проревел он. — Что с ней?

Элис стало совсем тошно.

— Нам приходится оплачивать больничные счета. Ты действительно не знаешь, что случилось с твоей матерью?

— Как же, знаю, — с горечью отозвался Антонио. — Отец описал мне все в мельчайших подробностях.

Глаза его сверкали, как угли. Уязвленная гордость, подумала Элис. Ей тоже было больно — все, что она хотела забыть навсегда, снова встало перед глазами.

— Я думала, твой отец отказался с тобой встречаться, — беспомощно произнесла девушка, вспомнив белое как мел лицо Яна Левински, его ввалившиеся щеки, сжатый от боли суровый рот. И его гнев — бессильный, всепоглощающий гнев.

— Он написал моему адвокату, — коротко отозвался Тони, — чтобы я не смел возвращаться домой, что я ему больше не сын. — Он медленно разгладил складку на брюках. Элис содрогнулась — она ведь знала, как Тони любил отца. — И я никогда не примирюсь с тем, что отец умер, считая меня последним негодяем.