Шейла Дайан - Пляжное чтиво

— Господи, ну и коротышка же ты! — воскликнул Шел, избегая объяснений и кладя ладонь на мою макушку.

— Метр шестьдесят, — защитила я свой рост.

— Не может быть!

— Я без каблуков.

— Ты козявка.

Я улыбнулась и пошла в кухню за маслом и сливочным сыром. В эту игру мы играли с тех пор, как Шел вырос настолько, что мог смотреть через мою голову. Я понимала, что игра продолжается из-за смеси гордости и неуверенности, которые испытывает Шел. Стремясь повзрослеть как можно быстрее, он чувствует смутную тревогу: если он сильнее своей матери, кто же позаботится о нем, уже не ребенке, но еще не мужчине?

— Так как дела, Шел? — спросила я, усаживаясь напротив сына и наслаждаясь красотой греческой линии его носа, изяществом и ловкостью больших рук, собирающих невероятных размеров сэндвич, и, как всегда, не веря, что этот красивый великан был когда-то частью меня, моим малышом.

— Прекрасно, — ответил Шел, увлеченный созданием шедевра из копченой лососины, сливочного сыра, лука и помидоров.

— Как работа?

— Прекрасно.

— И тебе нравится твое жилище?

— Очень.

— Тебе нравится жить с друзьями?

— Очень.

— Ты не скучаешь?

— Нет.

— И это вся благодарность и забота о материнском авторитете, — без надежды на возражение подвела я итог беседы.

— Ты должна быть счастлива, мам. В моей комнате чисто… в гостиной никаких объедков… никакого бокса по телевизору… тишина и покой, — сказал он, вгрызаясь в гигантский сэндвич.

— Я в восторге, — ответила я совершенно неискренне, и мои сжавшиеся внутренности просигналили, что самое последнее, чего бы мне хотелось, — это тишина и покой опустевшего гнезда. — Я счастлива за тебя. Только помни: до конца лета мы должны подготовить тебя к колледжу.

— Не волнуйся, мам. Я все держу под контролем, — умудрился пробормотать Шел с полным ртом.

Я вздохнула и занялась собственным сэндвичем, понимая, что мое восприятие Шела, как маятник, качается между образами ребенка и мужчины, зная, что он вполне способен держать все под контролем, но сомневаясь, что он это делает.

— Ты заполнил все документы?

— Все, мам.

— Ты знаешь, что еще из одежды необходимо купить?

— Успокойся, мам. Все в полном порядке, — он улыбнулся и бросил в рот черную оливку. — Что слышно о даме, нырнувшей с крыши пару дней назад?

— Шел! Как ты можешь? Это ужасно!

— А что я говорю?

— Но как ты это сказал!

— Это та дамочка с губами? — спросил Шел, вытягивая губы.

— Если ты имеешь в виду Марджори Эплбаум, да. И не будь вульгарным.

— Какая жалость. Полиция еще разнюхивает? В газетах пишут, что они собираются опросить всех жильцов Башни. Она правда прыгнула?

— Я не знаю. Я дремала на балконе, и мне показалось, будто что-то пролетело мимо. Но вполне возможно, что это была Марджори. Ужасная мысль.

— Да брось! Моя мама — главный свидетель! Она была довольно молодая, как мне кажется?

— Моложе меня.

— Все моложе тебя.

— Спасибо. Очень приятно слышать.

— Да не обижайся! Ты не так плохо выглядишь для старой дамы. Джейсон считает тебя красоткой.

— Неужели? — я слегка распрямилась. — Он тебе это сказал?

— Угу. Извини.

— Ты поднял этот вопрос. Мне просто любопытно. Что еще он тебе сказал?

— Да не волнуйся, мам. Все ребята считают, что ты еще мамтрахалка.

— Кто?

— Мамтрахалки — матери, с которыми еще можно потрахаться.

— Шелдон Даймонд, ты шокируешь меня!

— Конечно-конечно. Тебя все шокирует. Только не рассказывай, что ты никогда раньше не слышала о мамтрахалках.

— Так… какие ребята? — спросила я, пропуская мимо ушей его последнее замечание.

— Так ты не знала, что пляж Башни называют Мамтрахбург? — спросил он, игнорируя мой вопрос.

— "Мамтрахбург"!?

— Господи, какая же ты наивная!

— В чем?

Шел засунул в рот остатки сэндвича и начал строить новый.

— Так в чем же заключается моя наивность?

Молчание.

Я отправилась в кухню налить себе вторую чашку кофе и, возвращаясь, дернула своего ухмыляющегося сына за локон каштановых, порыжевших на солнце волос.

— Не трогай меня за волосы! Я ненавижу, когда ты это делаешь.

— Тогда объясни мне.

— Что объяснить?

— Почему ты считаешь меня наивной?.. И какие ребята думают, что я…

— Ты ничего не знаешь, — продолжал дразнить Шел.

— Например? — настаивала я, не прислушиваясь к голосу рассудка.

— Ну, держу пари, что ты не знала об аборте миссис Пинкус в прошлом году, — спокойно сказал он, размазывая сыр по булке.

— Что?

— Аборт.

— Где ты это услышал?

— От отца.

— Не понимаю.

— Отца ребенка… или, точнее сказать, эмбриона, и я не имею в виду доктора Пинкуса… хотя он и… хм… специалист по плодовитости, по иронии судьбы.

— Не смешно, Шел. И кто же отец, по-твоему?

— Несостоявшийся отец, мам. И давай просто скажем, что он может трахать, хотя еще не имеет права голосовать.

— Шел!

— Что? Я просто говорю то, что есть. И поверь мне, она не единственная.

— Единственная в чем?

— В пользовании юной плотью, — поддел Шел, широко ухмыляясь и играя натренированными мускулами.

— Твои подростковые гормоны отравляют твой мозг, Шел.

— Передай мне овощи… пожалуйста.

— Ну этого я действительно не знала, — сказала я, смутно вспоминая подмигивания парня на пляже.

— Я закончил изложение дела. Ты ничего не знаешь!

— Тебя больше устраивает пудинг на тарелке или на лице? — пригрозила я.

— О, не бросай! Извини.

Я отрезала по куску пудинга себе и Шелу, съела клубничину и небрежно спросила:

— Кто еще рыщет здесь в поисках добычи?

— Ха! Так ты все-таки веришь мне? Ну, ты удивишься.

— Хорошо, удиви меня.

— Хмм… Давай подумаем. Как насчет миссис Форестер? — протянул Шел, глядя в потолок.

— Не верю!

— Я говорил, что ты удивишься.

— Бренда Форестер? А кто этот парень?

— Я не могу сказать.

— Кто, Шелдон?

— Я не могу выдавать чужие секреты.

— Я не верю! Я не могу поверить, что интеллигентные взрослые женщины совращают детей.

— Детей? Мама, не надо! И я бы не назвал это совращением, — сказал он, принимаясь за пудинг.

— А как бы ты это назвал? И что ты сам знаешь об этом?

— Я наслышан.

— Ты наслышан? — спросила я своего взрослого ребенка, пытаясь представить его иначе… не как своего сына.

В такие моменты я испытываю разные чувства: благодарность за то, что Шел может говорить со мной о чем угодно, сомнение, не говорит ли он мне больше, чем я хочу слышать, и подозрение, говорит ли сын мне хотя бы половину.

— Как ты думаешь, ты бы вышла замуж за папу, если бы не забеременела мной? — неожиданно спросил он.

— Конечно, — ответила я, не раздумывая и чувствуя в вопросе Шела что-то большее, чем простое любопытство. — Мы с твоим отцом очень любили друг друга, и… ну, ты бы все равно случился рано или поздно… — Я старалась не думать о правдивости своих слов, пытаясь только успокоить возможные страхи Шела о его месте в мире вообще и в моем мире в частности, удивляясь, как давно он думает об этом и почему заговорил только сейчас. — А почему ты спрашиваешь?