Рене Депестр - Аллилуйя женщине-цветку

— Вы были на Гаити? — спросил бы я, как попугай Кеша в одном нашем мультфильме. Но не спрошу, потому что наверняка не были. Так вот, уважаемые читательницы и читатели, вы открываете книгу необыкновенного гаитянина. Ныне здравствующий, он прожил богатейшую жизнь человека, повидавшего чуть ли не всю планету и… влюблявшегося в женщин всей планеты, особенно в пламенных гаитянок, которые отличаются простотой подхода к любви и захватывающей сложностью ее самой.

Рене Депестр окончил Сорбонну и много лет работал во Франции. Но страсть его — карибская, экваториальная, жаркая. Даже колдовская, восходящая к почитанию жизнелюбивых и неистовых (хотя притом и жестоких) гаитянских божков «вуду».

О любви он пишет откровенно, можно сказать обнаженно, обо всем и до конца, с деталями и ситуациями, какие разве что могли присниться нашему читателю. Но — удивительное дело! — чтение его рассказов нисколько не повергает в смущение. Такая загадка легко разгадывается: Депестр боготворит женщин, гаитянских и европейских, японских и славянских, африканских и скандинавских.

Он не болезненный фанатик плотских утех, изгибов тел. Нет. Наряду с благоговением перед любовью, такой, как она есть, сочной и смачной, его истории проникнуты еще и неподражаемым юмором, порою перерастающим в такую фантастику, которая могла бы прийти на ум, быть может, только Николаю Васильевичу Гоголю. Помните, у Гоголя убежал нос майора Ковалева и стал жить самостоятельно. У Депестра убежали… Ну, да ладно, сами прочитаете.

Трудно подобрать точные определения жанру, стилю, тону, в которых творит Рене Депестр. Есть что-то и от Франсуа Рабле с его «Гаргантюа и Пантагрюэлем», и от Джованни Бокаччо с его «Декамероном». Но, в общем, он не тот и не другой. Он первооткрыватель. Так не писал никто. Такого не прочитаешь ни у кого.

И очень современен этот писатель. Само дыхание времени — наше, а места описываемых событий, несмотря на географическую экзотику, — знакомые. Поэтому его книга затронет струны души каждого.

* * *

Автор составил сборник своих новелл таким образом, что читатель может проследить «любовную» биографию героя с ранней юности до зрелых лет. И хотя герой в каждом рассказе носит иное имя, совершенно очевидно, что это один человек, скорее всего — сам автор. Вот почему редакция сочла возможным выпустить эту книгу в серии «Панорама романов о любви».

Жорж Батай

Однажды вечером в пятницу тетушка Заза пришла к нам обедать. Ее очень огорчало, что на этой неделе никто из семьи не сможет поехать с ней на дачу. Но огорчение делало ее еще более очаровательной, и наш скромный обед превратился в поистине царское пиршество. Мы не верили своим глазам: бокалы блистали как хрустальные, тарелки походили на севрский фарфор, крахмальные салфетки покрылись серебром, скатерть, казалось, была вышита самой госпожой Обюссон. Вода из-под крана имела вкус шампанского, от хлеба шел аромат отличного сыра. Рыбный бульон источал запахи изысканной кухни. Даже свет в комнате исходил как будто не от лампы, а от зелено-золотистых глаз Зазы, хотя мой-то взгляд был прикован к ее великолепной груди.

— А почему бы Оливье не поехать со мной?

— Ты же знаешь, Заза, — возразила мать, — Оливье должен готовить уроки. Да и опасно на море. Он вбил себе в голову, что всегда должен заплывать дальше всех. А залив кишит акулами. Недалеко и до беды.

— Ты преувеличиваешь, Агнесса, — вмешался отец. — Оливье уже умеет вести себя как положено. В компании Зазы с ним не случится ничего серьезного.

— Ну, ладно, — смирилась мать. — Но если с ним все-таки что-нибудь произойдет, отвечать будете вы.

— Горный воздух ему полезен, — заключила тетушка. — Мальчик не отрывает носа от своих книг. Оливье, ты не будешь заплывать далеко, обещаешь, сокровище ты мое?

Я онемел от восторга и только молча кивнул головой.

— Тебе лучше ночевать у меня, — продолжала Изабелла, — и мы будем на лошадях до рассвета.

Ей едва исполнилось тринадцать лет, когда в Жакмеле стали говорить о ее красоте. Спустя три года приехали люди из Порто-Пренса пригласить ее быть королевой карнавала. Во время шествия мужчины и женщины столицы неистовствовали от восхищения. Каждая черточка, каждое телодвижение Изабеллы Рамоне являли спектакль и говорили людям: взгляните на меня, быть может, раз в сто лет вы видите человеческое существо, столь явно свидетельствующее, как оно ослепительно!

На пути следования колесницы Изабеллы возбуждение толпы приняло уж совсем мистические формы: молодой человек, обменявшись улыбками с королевой, мгновенно взобрался на верхушку кокосовой пальмы и издавал оттуда стоны раненого животного. Крестьянин, мужчина уже в возрасте, произнес, задыхаясь: «Я отдам тебе руку, если ты пошлешь мне воздушный поцелуй!» С высоты своего трона Изабелла тотчас отправила поцелуй незнакомцу. Тот, выполняя обещанное, вытащил из кармана тесак и что есть силы ударил по левому запястью. Подхватив отскочившую кисть, он бросил ее к ногам тетушки Изы, запятнав кровью ее королевское платье. Безумца поспешили увести, и праздник продолжался с еще большим энтузиазмом.

После карнавала сотни женихов просили руки девушки. Она вежливо отклонила все предложения и вернулась в Жакмель. При въезде в этот городок на юго-западе Гаити в ее честь воздвигли триумфальную арку. «Она вернулась в сиянии славы шахини из Тысячи и одной ночи», — писала местная газета. Через год она вышла замуж за сына кофейного торговца, но вскоре муж погиб в дорожной катастрофе.

Пошли слухи, что Даниель Локруа умер от таинственной болезни, которую подцепил в объятиях жены: с каждым разом, когда он нежил Изабеллу, его детородный орган сокращался подобно шагреневой коже. Когда, проснувшись однажды утром, он обнаружил, что сия принадлежность исчезла совсем и как бы в насмешку осталась половинка одного яичка, он пустил себе пулю в лоб. Врач положил конец этим бредням: он сам видел растерзанное тело и разбитый мотоцикл у дерева на дороге в Мейер.

Под окошками молодой вдовы появились новые вздыхатели. Изабелла твердо заявила нетерпеливым женихам, что не собирается снова выходить замуж. Она отказывалась от участия в праздниках в ее честь, от прогулок верхом, не читала присылаемых ей любовных стишков и записок, не слушала провинциальных сплетен и стала для города чем-то вроде древнего мифа. Она отлично вписывалась в пейзаж — старые деревья на Оружейной площади, или воды залива с торчащими из них проржавевшими останками «Альбано», или речка Госселина.