Кристин Лестер - Сиреневая весна

Даллас бежал к ней по песку, на ходу сбрасывая сумки прямо под ноги. Лицо его было таким же, как на вечере, когда она поцеловала его при всех. Она встала навстречу, и оба некоторое время молчали, не зная, что сказать. Теперь, когда НАКОНЕЦ-ТО!

— Спасибо тебе, Шерли. — Казалось, он боится прикоснуться к ней.

— За что? — засмеялась она.

— За то, что ты так замечательно все придумала.

— О господи, но это же не я придумала, а ты. Я просто реализовала твое желание.

— Если бы не ты, может быть, мы бы не улетели так быстро.

Еще бы! — подумала она.

— Даллас, я…

— Шерли…

Они сделали шаг навстречу друг другу.

— Хорошо, что у нас получается все так… не банально. Правда?

— Как?

— Это ты сказал в первый день знакомства. А я запомнила.

— Правда. Не банально, — прошептал он, наклоняя к ней лицо, и ее тут же опалило его горячим дыханием.

— Я больше не могу, Даллас! — шептала она в ответ.

— Я — тоже!

Он со знакомым тигриным рыком подхватил ее на руки, закружил, потом — снова опустил на песок и начал целовать. Теперь в его движениях Шерли не чувствовала больше нежности, а только одну животную страсть. Даллас рычал, покрывая поцелуями все ее тело, и даже кусался. Ей казалось, что он хочет ее съесть прямо здесь, на песке, как необузданный дикарь-людоед. Но ей не было страшно, Шерли получала несказанное удовольствие от его грубых ласк. Прелюдия их романа слишком затянулась, чтобы допускать нежность в прелюдии любви. Ей хотелось больше, сильнее, горячее, чтобы наконец-то осознать: ОНИ ВМЕСТЕ! Они с Далласом вместе, и это — не сон, не эротическая фантазия, а реальность. Первый день реальности. А впереди их еще — девятнадцать.

— Даллас, мы… останемся прямо здесь? На пляже? — прерывисто шептала она.

— И не только здесь, — пробормотал он, стаскивая с нее шорты зубами. — Здесь, потом — там, потом — вон там… Потом — в хижине… Я хочу тебя, Шерли, я умираю, я сейчас взорвусь.

Мир закружился вокруг них, то сворачиваясь в одну острую яркую вспышку, то рассыпаясь миллионами искр вокруг. Минуты, часы, даже сутки потеряли свой законный размер. На диком пляже возле своего бунгало Даллас и Шерли открыли иной счет времени, по которому их тела и души стали жить много дней подряд.

Они любили друг друга, купались в море, спали, ели и снова любили. Неистово, безумно, полностью сжигая себя и тут же возрождаясь заново…

Шерли знала: вот оно, настоящее счастье. Оно выглядит именно так, его испытываешь всякий раз, когда просыпаешься и рядом видишь своего мужчину. Счастье — засыпать рядом с этим мужчиной, ласкать его, шептать ему на ухо всякие нежные глупости, есть с ним из одной тарелки, дурачиться с утра до ночи и, если есть охота, купаться и загорать… Особенно — купаться. Оказывается, заниматься любовью в воде — самое лучшее, что способна придумать природа! Теперь Шерли это точно знала.

Она была счастлива. Она боялась лишь одного: что тридцатое мая придет слишком рано. Тридцатое мая — их последний вечер на острове. А на следующее утро — самолет на Чикаго.

— Вот ведь что удивительно! — говорил Даллас, и непонятно было, шутит он или говорит правду. — Мы никак не надоедим друг другу, хотя общаемся двадцать четыре часа в сутки!

— Ты этого ждешь не дождешься? — смеялась она, делая вид, что ее саму это вовсе не волнует больше всего на свете.

— Нет. Но просто… Я могу понять вот это… — Он наклонил ее, словно в повороте танго, и жадно поцеловал. — Это — страсть. Но ведь мы уже больше десяти дней ни с кем не общаемся, только друг с другом, а мне ни разу не стало скучно. Что же будет потом, Шерли?..

— Вот именно! Что мы, кстати… — подхватывала она, но Даллас тут же прекращал разговор поцелуем.

О своей дальнейшей жизни по возвращении домой она думала с ужасом. Здесь тоже — пан или пропал. Либо Даллас остается в Чикаго (о замужестве она не мечтала), и тогда у нее есть деньги, работа и любимый мужчина. Либо он отбывает в Нью-Йорк, и тогда она остается ни с чем…

Второй вариант был более вероятен, потому что Даллас упорно молчал, когда разговоры сами собой заходили о дальнейшей жизни. Он избегал говорить об июне, о том, что будет после самолета, о том, куда они поедут из аэропорта, и это выматывало душу сильнее всего. Шерли буквально впадала в панику: неужели это солнечное счастье превратится в НИЧТО? Неужели для Далласа ничего не будут значить эти двадцать дней, проведенные в объятиях друг друга?

— А тебе со мной тоже не скучно? Скажи: скучно или не скучно? — говорил он с наигранным беспокойством, будто хотел посмеяться над собой.

Она только загадочно молчала в ответ, потому что думала совсем о другом. Прошлой жизни как будто не стало, вся она теперь казалась бледной и никчемной: с Антуаном, с мелкими страстишками, с незначительными победами и поражениями… Сейчас весь смысл будущего сосредоточился для нее в Далласе. Она желала его во всех смыслах этого слова, и она не знала, как дальше будет без него жить и как жила без него раньше.

Боясь сознаться себе в главном, она каждый день находила разные причины, чтобы скрыть свои чувства от себя же самой. Она собиралась влюбить Далласа в себя, влюбить безоглядно и до полного растворения. Вместо этого — его сердце, похоже, осталось нетронутым, а ее — тает, как мороженое под солнцем…

Правда, иногда… Иногда ей казалось, что вот сейчас, еще немного, и он не выдержит, и заветные слова сорвутся с его губ. Но он замолкал, сводя опасные диалоги к шутке, или просто переводил разговор на другую тему. Впрочем, может быть, ей это просто казалось.

Зато за это время она узнала его лучше. Даллас больше не представлялся ей таким противоречивым и странным. Шерли поняла: в его душе есть трещина. Пока он скрывает ее от окружающих, но трещина эта все время болит и с каждым днем становится шире. Какое-то глубокое внутреннее противоречие гложет его. Конечно, хотелось бы надеяться, что это противоречие связано с мучительным выбором между ней и Луизой, но при всей своей самонадеянности Шерли понимала, что причина его проблем гораздо глубже, чем просто любовная интрига. Ей оставалось только ждать, когда Даллас сам раскроет карты…

За это время им никто не позвонил — они не взяли с собой мобильных телефонов. Даллас только сообщил из аэропорта своим директорам, что его не будет до конца месяца. А Шерли позвонила мистеру Белли и поставила перед фактом: она увольняется. Причем — сама, а не потому, что ее об этом попросили. В начале июня она приедет и заберет документы. Даллас еще позвонил отцу, а потом они торжественно отключили аппараты и оставили их в камере хранения.

Дни бежали за днями, прошла вторая неделя отдыха, третья… Шерли и Даллас так и не завели друзей среди соседей по хижинам, они так и прожили все двадцать дней дикарями, ни с кем не общаясь, слишком увлеченные друг другом и слишком гордые, чтобы это признать.