Дикси Браунинг - Поздняя луна

Рейн отвернулась и сделала вид, что ее очень интересует стоявший рядом в горшке папоротник. Что толку спорить? К счастью, Хильда не отличалась чувствительностью, ведь она долгие годы ухаживала за ворчливой родительницей. Она бы ужаснулась, если бы поняла, насколько ранили Рейн ее слова.

В тот день, когда лодыжку разбинтовали и оказалось, что с ней все в полном порядке, Рейн от радости готова была прыгать до потолка. Галерею не открыли, потому что был понедельник — выходной. Может быть, Билли или Сайлас захотят отметить ее выздоровление стаканчиком вина тетушки Джейн?

Хильда отвезла ее домой.

— Ну, поскольку вы теперь поправились и снова на ногах, я возьму себе несколько свободных дней и займусь своим домом. Но не перетрудитесь, деточка, — ваша кисть еще не залечилась окончательно, хоть Ванда Джонсон и освободила вас от тугой повязки.

Обследовав весь дом и не обнаружив ни Сайласа, ни Билли, которая за последнюю неделю стала чуть ли не постоянным сотрудником галереи, Рейн постаралась избавиться от признаков жалости к самой себе. Поэтому она отметит это событие одна. Может, на велосипеде она пока до пляжа и не доедет, но, уж конечно, может побродить вдоль прибоя.

Небо над заливом стремительно темнело. Свинцовую даль периодически освещали вспышки молнии. Стоя возле свежеокрашенной лодки Сайласа рядом с кромкой воды, Рейн наблюдала, как белые барашки несутся к ее ногам, и чувствовала мягкие уколы соленого ветра на щеках.

Это как раз то, что ей было нужно, — сдуть и унести остатки отчаяния и жалости к себе. Если она когда-то и задумывалась над тем, как будет переносить болезни, то теперь знала. Не дай Бог сломать что-нибудь более существенное.

Первозданная нетронутость природы вокруг взволновала ее — травы и низкие кустарники, колеблемые ветром, сверкали, как неоновые огни, на темно-свинцовом фоне неба и воды. Рейн скинула сандалии и, все еще в ситцевой юбке и кофточке, в которых ездила в больницу в Хаттерасе, пошлепала по узкой кромке песка вдоль берега.

Она прошла, наверное, около четверти мили, когда упали первые капли дождя. Захваченная картиной стихийных сил природы, она рассеянно размышляла. Но на полпути к дому небо разверзлось, и она помчалась, наклонив голову под секущими струями дождя. Когда она добралась до задней двери, одежда прилипла к телу, а с волос по плечам струилась вода. Она смеялась от распиравшей ее радости.

— А ну-ка, пойди сюда, — приказал Сайлас из-за кухонной двери.

Ее ноги шлепали по линолеуму, и она звонко захохотала, проходя мимо него.

— Ты похож на громовержца, Сайлас. Это все для вечеринки в честь моего выздоровления?

Губы Сайласа растянулись в улыбке, он понял ее плачевное состояние. Он бросил Ларса в самый разгар работы в их мастерской по ремонту электронного оборудования, которой они владели вместе. Ларс отвечал за техническую часть, а Сайлас финансировал и осуществлял административный контроль.

— Я вернулся узнать, не хочешь ли ты куда-нибудь поехать пообедать, а ты пропала, — ворчал он.

Достав полотенце, он пододвинул Рейн ближе к себе, вытирая ее волосы, плечи, руки. Она стояла, не шевелясь, пока он не обхватил ее полотенцем за шею, притянув к себе.

— Я тебя всего намочу, — нерешительно прошептала она. Шум дождя за окном как будто изолировал их от всего мира, и она обреченно подумала, что где-то по дороге домой потеряла свой инстинкт самосохранения.

— А я тебя всю согрею, — прошептал он ей. Она поняла, что он улыбается, еще до того, как улыбка появилась на его губах — нежная, насмешливая улыбка, которая в последнее время куда-то пропала. О Боже, это нечестно! Каким-то образом он сумел сделать так, что она оттаяла, несмотря на кучу причин, которые должны были бы сделать это невозможным.

— Я лучше переоденусь, — пробормотала она, ничего так сильно не желая, как остаться в его объятиях.

— Ты мне и так нравишься. Мне нравится это… — он положил руки на ее груди, и она почувствовала, как быстро начинают твердеть соски под его ладонями, — и это, — он погладил ее уши. Его руки обвились вокруг ее спины и скользнули вниз, на ягодицы. Каждый гулкий удар его сердца передавался через его тонкую рубашку и через влажную ситцевую материю ее блузки.

Она начала дрожать, будто замерзла, но не холод бешено гнал ее кровь, разжигая в ней неведомый огонь.

— Сайлас, пожалуйста, — запротестовала она робко.

— Я буду осторожен, любимая, тебе не будет больно, — прошептал он, приближая губы к ее рту.

Но тебе будет больно — нам обоим будет больно, молча кричала она, чувствуя, как исчезают остатки решимости. Она лихорадочно прижалась к нему, позволив его языку проникнуть в ее рот, пока его руки гладили ее тело, принуждая, мучая, заставляя стонать от пугающего ее неуемного желания.

— Сайлас, ты меня не знаешь, — выдохнула Рейн, когда его губы коснулись ее шеи, чтобы слизнуть с кожи оставшиеся капельки дождя.

— Все, что надо, я знаю. Знаю, что ни одну женщину в жизни так не хотел, как тебя, — простонал он.

Он хотел ее. О Боже, это все равно, как если бы она стояла на вершине высокой горы в кромешной темноте и ей велели бы спрыгнуть вниз. И вопреки разуму она знала, что спрыгнет.

Угрызения совести заставили ее предпринять последнюю попытку.

— Сайлас, может быть, нам лучше сначала поговорить? — Она не стала притворяться, что не подозревала, к чему это ведет.

Не обращая внимания на не вполне искренний протест, он повел ее на свою половину.

— Идем, ненаглядная, нужно поскорее снять с тебя эту мокрую одежду, чтобы я мог тебя согреть. — Голос его был таким же неровным, как у нее, а движения — странно порывистыми.

— Сайлас, ты должен знать…

Что я тебя люблю, закончила она про себя. Если любовь означает эту ужасную, настоятельную необходимость, сочетающуюся со стремлением защитить его от боли, тогда она знала, что любит его сильнее, чем вообще можно любить.

Так ли это было важно? Не все мужчины так считают — только те, которые стремятся обеспечить себе большое наследство, как можно быстрее произведя на свет наследника. Сайлас был не таким — и, Господь свидетель, она так чувствовала его, что это успокаивало ее собственные сомнения.

Сайлас быстро снял с себя рубашку, швырнув ее на стул. Он начал развязывать шнурок у ворота ее кофточки в крестьянском стиле, и Рейн невольно вздрогнула, когда его пальцы коснулись ее шеи.

— Тебе холодно, дорогая? — Он осторожно снял через голову кофточку, оставив ее прикрытой лишь двумя лоскутками шелка цвета слоновой кости.

— Нет, — прошептала она.

Холодно! Она вся горела. Никогда в жизни она не испытывала ничего подобного, даже в самом начале их совместной жизни с Полом.