Светлана Бестужева-Лада - Фарфоровая кукла

— Тебя обманули, Жанна. Это письмо было написано лет за пять до встречи с тобой. Мать подыскала мне какую-то девицу и решила, что мы должны обязательно зарегистрировать брак. А я ее просто возненавидел с первого взгляда. Но мама поселила ее у нас в доме, и тогда я… сбежал. К друзьям в Питер. Оттуда и прислал это письмо.

— Но почему ты даже не попытался меня вернуть?

— Потому что мне сказали, что ты тайком сбежала, прихватив три тысячи долларов и кое-что по мелочи.

— И ты поверил?!

— Поверила же ты, что я мог написать то клятое письмо. Разве там не было даты?

— Не было. Только твой росчерк.

— Мать все предусмотрела, — пробормотал Андрей. — Она дергала нас с тобой за ниточки, как марионеток, а мы подчинялись. О, она хорошо знала, как управлять людьми! Держу пари, что дяде Ване она пригрозила отлучением от дома, если он не поможет. А он всю жизнь был в нее по уши влюблен, по пять раз в год руку и сердце предлагал.

— О боже! — прошептала Жанна. — Как же твоя мать меня ненавидела! Что плохого я ей сделала?

— Ничего. Она испугалась молодой, красивой соперницы в доме. Не она тебя выбирала. И…

— И панически боялась стать бабушкой, — завершила Жанна. — Ну, в чем-то она была права, царствие ей небесное.

— Я когда вернулся и узнал… В общем, несколько месяцев была страшная обида. А потом понял, что все равно не могу без тебя, что должен хотя бы знать, почему ты так поступила. Но ты как в воду канула…

— Видишь ли, когда я примчалась домой, мама была не одна. Накануне в Россию приехал мой отец…

— Твой — кто?

— Мой отец. Он француз, приезжал девятнадцать лет тому назад в Москву на какой-то международный семинар. А мама работала горничной в гостинице, убирала его номер. Ей было чуть больше восемнадцати…

— И он не знал, что у него в Москве ребенок?

— Нет. Он вообще был женат, но у его жены детей не было. А когда он овдовел, его мать заставила его выяснить, что случилось с той русской девушкой, горничной из отеля. Бабушка Марина утверждала, что сердцем чувствует — это обязательно нужно сделать.

— Марина? Это не французское имя.

— А она русская, то есть украинка. Попала в начале войны с новорожденным сыном сначала в Румынию, а потом каким-то чудом во Францию. Сначала бедствовала, но потом встретила одного адвоката, он помог ей получить деньги, которые держали в одном из банков родственники ее мужа, уже покойные. Муж остался в Москве.

— То есть твой отец — тоже русский?

— Можно сказать и так. Но гражданство у него французское, образование он получил в Сорбонне, первая жена была француженка. По-русски он, конечно, говорит, но с очень смешным акцентом. И, знаешь, когда я его увидела — у меня сердце зашлось. Вы с ним очень похожи, только он пожилой уже и не такой красивый. И зовут его Андре.

— Он тебя удочерил?

— Конечно! Он женился на маме и удочерил меня. Получилась нормальная семья с ребенком. Правда, интересно?

— Необычайно, — не без иронии отозвался Андрей. — И как же тебя теперь зовут?

— Жанна Дарси.

— Красиво.

— Нормально, — пожала плечами Жанна. — Но во Франции — это уже что-то. На моих кукол уже делают предварительные заказы.

— Что ты изучала?

— Историю искусств, в основном. И немецкий язык. Немцы написали о фарфоре столько — уму непостижимо.

— Насколько мне известно, во Франции есть свой, севрский.

— Да, есть, и глину я беру такую же, какая нужна для него. Но технология у меня своя. Я ночами не спала, пока, наконец, не нашла единственный подходящий способ. А потом еще пришлось изучать анатомию, потому что мои модели — «движущиеся». Они могут принимать любую позу, а не просто сидеть или стоять.

— Я смотрю, ты настоящим академиком стала. Кукольных дел мастерица. А одежки откуда берешь?

— Сначала мы с мамой и бабушкой Мариной шили. Ездили на блошиный рынок, покупали там лоскуты старинные, чуть ли не лохмотья. Или старые платья из панбархата или гипюра. Теперь у меня две помощницы, все делаем сами: и чулочки, и туфельки, и шляпки, и перчатки. Только парички отдельно заказываем, иначе слишком хлопотно получается, и цена оказывается непомерной.

— И что, кукла целиком фарфоровая?

— Нет, туловище из папье-маше, руки и ноги сгибаются на шарнирах… Господи, да что я тебе на пальцах объясняю! Кукла, которая сидит в спальне у твоей мамы, наверняка именно так и сделана.

— Вижу, что она произвела на тебя неизгладимое впечатление, — усмехнулся Андрей. — Ты даже фасон платья в деталях запомнила.

— У бабушки Марины есть точно такая же, — негромко сказала Жанна. — Только без ожерелья из стразов, оно потерялось…

— Где?!

— Бог его знает! Бабушка не слишком охотно рассказывает об отце своего сына. К тому же он давно умер. Кстати, мой отец пошел в него — тоже архитектор и довольно известный. Он мне и помогает доставать ингредиенты для фарфора. И мастерскую помог организовать. В общем, я ему всем обязана.

Андрей молча отвернулся к окну и замолчал, причем надолго. Что-то будоражило его в рассказе Жанны, вызывало какие-то странные ассоциации, но он не мог понять — какие именно. Он вспоминал, как часто перелистывал в отсутствии матери отчего-то запретную для всех старинную книгу о фарфоре на французском языке, которую Аделаида Николаевна хранила в особом тайнике. Только теперь он сопоставил прочитанное урывками с самими произведениями матери: именно оттуда шли ее «оригинальность» и «самобытность».

Особое предпочтение в определенный исторический период отдавалось цветным глазурям, образующим на изделии оригинальные по цвету и рисунку декоративные сочетания. Вначале стремились получить глазури одного цвета, равномерно покрывающие поверхность. Наибольшей известностью среди них пользовались изделия, покрытые темно-красной глазурью, получаемой из меди и известной в Европе под названием «sang de boeuf» («бычья кровь»).

Наряду со сплошной заливкой фона, художники, следуя образцам японского декоративного искусства, стали увлеченно обыгрывать «эстетику непроизвольного» — несимметричные формы, случайные потеки и пятна глазури. Кроме того, добавляя в состав глазури в незначительном количестве кобальт, керамисты получали изделия светлых, чуть голубоватых оттенков, — их называли «clair de lune» («лунно-белые»). Кристаллические образования проступали в блестящей глазури неповторимым узором.

Особенностью новой подглазурной росписи, обусловленной составом красителей и их изменением при обжиге, стали холодные, блеклые тона, некоторая акварельная размытость, вполне отвечавшие вкусам нового стиля.

«И вот разгадка всей шарады… Штучные изделия, которые просто технически невозможно «поставить на поток». Тяга самой мамы ко всему вычурному и в то же время холодному. Тайна, которой она окутала свои производственные секреты. И все это появилась из сундука бабушки Юзефы, и было надежно перепрятано. Думаю, даже отец не догадывался об истинном источнике ее вдохновения. Но талантлива она была бесспорно, только изобретатель — никакой…»