Сандра Даллас - Веселое заведение

Эдди доела свой сандвич и отвернулась от Эммы, чтобы взглянуть в окно. Солнце садилось, и в небе причудливо переплетались окрашенные в алые, синие и багровые тона облака. Небо над канзасской прерией напомнило ей о закате в Сан-Антонио, когда на город лениво опускался вечер, а воздух вокруг был напоен запахами кофе, шоколада, чили и подгоревшего жира. Эдди нравился резкий, пряный аромат чили, щекотавший ей ноздри, когда она, орудуя половником, раскладывала бобы и мясо в огненно-острой подливке по тарелкам и передавала их своим клиентам. Некоторые мужчины соглашались покупать еду только у нее. Рядом работали другие торговки — «чили-квин», королевы чили, как их здесь называли, — продававшие тамалес, энчиладас, такос, менудо, чили и прочую обильно сдобренную острыми приправами мексиканскую снедь, но Эдди считалась лучшей из всех и была всеобщей любимицей. Ее клиенты, дожидаясь своей очереди, скромно стояли под деревьями, покуривая сигарки, свернутые из кукурузных листьев, и наблюдали при свете тусклых фонарей за тем, как она работала. Те, кто уже получил свои порции, сидели на скамейках за сколоченными из досок столами и, поднося ко рту ложки, время от времени бросали на нее страстные взоры. Иногда клиенты, беря у нее из рук миску, норовили провести рукой по ее большим грудям или коснуться вплетенных в ее волосы лент. Белые обыкновенно вели себя с ней грубо и старались при случае как можно крепче ее облапать, но мужчины с кожей цвета ночи обладали мягкими и нежными руками. От их прикосновений внутри у Эдди все таяло — словно жир на горячей сковородке. А еще эти темнокожие парни были очень щедры: они совали ей в руку серебряные монетки достоинством в десять и двадцать пять центов или даже долларовые банкноты и никогда не требовали от нее сдачу.

Жизнь уличной торговки ей нравилась, и она посчитала за большую удачу, когда один из местных лавочников взял ее на работу, так как почти все «чили-квин» здесь были мексиканками. Она могла бы прожить в Сан-Антонио до конца своих дней, если бы не один заезжий шулер, который, заметив, какие ловкие у нее руки, обучил ее нескольким трюкам с картами и сказал, что при удачном раскладе она за день заработает больше, чем «чили-квин» зарабатывают за месяц. Она любила деньги и была амбициозна, а потому последовала за шулером. Некоторое время они работали на пару, играя в игры, требовавшие ловкости рук, но потом партнер бросил ее и ушел к другой женщине. Впрочем, этот парень отлично обучил ее своему ремеслу: она умела плутовать при снятии колоды, передергивать, сбрасывать, незаметно передавать карту партнеру или прятать ее в руке. Более того, она могла сделать так, чтобы карта исчезла со стола и ее нашли в кармане какого-нибудь ничего не подозревающего джентльмена или извлекли из его шляпы или шейного платка. Со временем она пришла к выводу, что умеет обращаться с карточной колодой как никто, и пребывала в этом убеждении до тех пор, пока ее не схватили за руку и не избили.

Когда побои зажили, она, оставив всякую мысль о картах, вышла на панель и занялась проституцией. После стычки с любителем азартных игр, который отколотил ее палкой, мужчин она стала побаиваться; по этой причине ей ничего не оставалось, как отдаться под покровительство сутенера. Этот жуткий тип отбирал у нее все до последнего цента, а когда она попыталась этому воспротивиться, без лишних слов выбросил ее на улицу, и она отправилась в свободное плаванье. Ее утлая ладья дрейфовала по всему Техасу, а потом основательно углубилась на территорию штата Нью-Мексико. Все это время Эдди работала только в заведениях, потому что, хотя хозяйки и забирали себе половину ее заработка, там она чувствовала себя в безопасности. Когда она перебралась в Налгитас, ей здесь сразу понравилось: в городе было полно неженатых, а потому довольно щедрых старателей, ковбоев и железнодорожных рабочих. Когда мадам, на которую она работала, решила уехать из Нью-Мексико, Эдди купила ее заведение и содержала его на протяжении вот уже восьми лет.

Как много прошло времени, думала Эдди, вглядываясь в темные просторы прерии. Ей тоже пора уезжать отсюда. Почему бы, к примеру, не вернуться в Сан-Антонио? Возможно, ей еще удастся выйти замуж. Она могла бы купить небольшую лавочку, нанять расторопных девушек, а потом расширить дело. Уж она-то умела готовить чили, чили «первый сорт», с говядиной, а не с голубями или, прости господи, с собачатиной или кониной, как делали некоторые. Быть может, со временем она даже открыла бы ресторан и стала королевой всех местных «чили-квин». Это было ее заветной мечтой, для осуществления которой, впрочем, требовались деньги, а все средства Эдди были вложены в бордель. Но как найти в Налгитасе человека, который согласился бы купить публичный дом?

Поезд стал поворачивать, и Эдди неожиданно увидела неподалеку от железнодорожной насыпи лошадь вороной масти. Содрогнувшись всем телом, она прижалась к оконному стеклу и смотрела на животное, пока его силуэт не растаял в темноте. Вороные лошади вызывали у Эдди тяжелое чувство — с тех пор, как одна «чили-квин» из Сан-Антонио клятвенно ее заверила, что явление черной лошади есть знамение смерти.

Когда Эдди отвернулась от окна, Эмма все еще шила, сильно прищуривая глаза, так как висевшая под потолком вагона керосиновая лампа давала мало света.

— Вы испортите себе зрение. Станете слепая, как крот, — сказала Эдди.

Эмма набрала несколько стежков, продела иголку сквозь материю и расправила шов. Потом воткнула иголку в ткань и спрятала работу в сумочку с принадлежностями для шитья.

— Шитье меня успокаивает. Если все нитки, которые я извела за свою жизнь, вытянуть в одну линию, получится прямая длиной в сотню миль. Возможно, когда мы приедем в Налгитас, она станет длиннее еще на одну или две мили.

Между тем стало совсем темно. Эдди свернулась у окна в клубочек и задремала, а когда через несколько часов открыла глаза, Эмма выглядела так, будто за все это время не сдвинулась с места. Она, как и прежде, сидела очень прямо, сложив руки на коленях, и вглядывалась сквозь оконное стекло в темноту ночи. Эдди протянула руку, коснулась ее плеча и пробормотала:

— Я бы на вашем месте немного поспала. Переживаниями ничего в жизни не изменишь.

Эмма повернула к ней голову, согласно кивнула, после чего снова стала смотреть в окно. Эдди так и не поняла, воспользовалась ли Эмма ее советом, поскольку, когда она поутру проснулась, Эмма сидела все в той же позе и смотрела на открывавшийся из окна вид. Поезд стоял.

— Что-то сломалось, — сказала Эмма. — Мы стоим здесь, — тут она посмотрела на свои часики, приколотые к жакету, который надела, поскольку ночью в прерии было холодно, — вот уже два часа и двадцать семь минут.