Натали Рамон - Тот Самый Мужчина

— Отлично выглядишь, мама! И у меня тоже все хорошо, — прямо с порога заверила я свою мать, едва передо мной открылась дверь.

— Но у тебя красные глаза. Ты плакала? Что произошло?

— Да говорю же тебе, все в порядке, мама!

Запасные ключи от моей квартиры висели на отдельном витом крючочке рядом с зеркалом в прихожей. Просто протянуть руку, поцеловать мать, передать привет отцу и уйти.

— Девочка, я же твоя мама, неужели я не чувствую, что у тебя проблемы? Ты обещала появиться через полтора часа, а прошло больше двух. Я не отходила от окна! Наконец ты вылезаешь из какого-то куриного фургона! А руки-то, руки! — Она схватила меня за руки и, можно сказать, втащила в квартиру. — Ледяные!

— А папа дома? — рассеянно спросила я, не сводя взгляда с ключей у зеркала.

— Ну на кого ты похожа? — Мама по-своему истолковала мой взгляд. — Сама себя не узнаешь! Не стой, как Вандомская колонна, проходи и рассказывай, пока папа не вернулся из кегельбана. Ведь ни одного воскресенья не пропустит, чтобы не покрасоваться там среди молодых! Седина в бороду, и, сама знаешь, кто в ребро! — кокетливо пожаловалась она. — Пойдем, я новый рецепт пробую, отходить нельзя. — И она повела меня в кухню.

Я невольно потянула носом. Ошеломительно пахло чем-то свежее — мясным и дивно-перченым.

— Ты пообедаешь с нами?

— Мама, извини, но я тороплюсь, — категорично отказалась я, давая себе клятву ничего не рассказывать матери. — Разве что чашку кофе. А что ты готовишь? Пахнет вкусно.

— Салми из индейки с грибами и карбонад по-фламандски. — Мать заправила кофеварку.

— По-фламандски? — со старательным интересом уточнила я.

— Да, между прочим, вычитала рецепт в книжке твоей приятельницы.

— То есть?

— Твоей Марты ван Бойгк. В каждом ее романе по рецепту. Ты давно ее видела? — Мать протянула мне крохотную чашечку кофе.

— Давно. Спасибо. У тебя новый сервиз?

— Да. Нравятся золотые петушки?

Я чуть не поперхнулась, но на чашечке действительно красовался изящный золотой петушок, больше похожий на цветок или на затейливую арабеску.

— Просто чудо, мама.

— Как дела у Марты? Так хочется узнать, что там дальше с темп искателями смысла жизни и старым художником? Она напишет продолжение?

— Не знаю.

И вдруг совершенно загадочным образом я вспомнила, как в темной электричке с моих колен опрокинулась сумка и все посыпалось из нее, а первыми, звякнув, на пол упали ключи. Наверное, я вздрогнула, потому что мама встревоженно приложила руку к моему лбу.

— Ты не простудилась, девочка?

— Нет. Спасибо, мама. — Я поставила чашечку на блюдце. — Мне пора.

— Клер. Я кое-что знаю. Мне звонил Бруно.

— Мама! — Я почувствовала слезы. Только этого не хватало! Если разревусь, то выложу ей все! — Ну что он мог тебе наговорить? Что? Что он мог сказать тебе такого, чего не знаю я?!

Слезы все-таки потекли. Мать прижала мою голову к себе.

— Девочка моя! Моя бедная девочка! Бруно мне признался, что очень виноват перед тобой, но по-прежнему любит тебя, теперь он, наконец, свободен, ты тоже, и вы можете быть вместе!

— Мама! Сколько можно! Я не хочу быть с ним вместе! Понимаешь? Я!

— Девочка, я понимаю, как тебе тяжело принять такое решение, но ты же любишь его всю жизнь! Я-то знаю, почему ты скоропалительно вышла за своего Оскара. Вы с Бруно еще оба очень молоды, впереди столько жизни!

— Мама, мне сорок два! Ему еще больше!

— Ну и что? Твой отец старше меня на семь лет!

— А Бруно меня на двенадцать! Но дело не в этом, мама! Он… он… — я кусала губы, — он жалок, мерзок, пошло стар!

— Клер! Он специалист с мировым именем!

— Да плевала я на его мировое имя! — С ожесточением и очень подробно я рассказала матери о нашей последней встрече. — Теперь-то ты хоть понимаешь меня, мама?

— Клер, ну подумаешь, не задалось свидание! Вы ведь оба надеялись, что перенесетесь в свою юность. Ну не получилось. И что? Что, теперь надо уходить из дому, скитаться где-то целые сутки? Мы же чуть с ума не сошли, пока ты не объявилась сегодня утром! Где ты была?! Я едва уговорила отца подождать еще день и не обзванивать морги!

— А сегодня он преспокойненько отправился катать шары, — жестоко сказала я.

— По-твоему, он тоже должен был уйти из дому?

Она опустилась на стул, закрыла лицо руками и вдруг — заплакала. За сорок с лишним лет своей жизни я видела, раз пять, самое большее семь, чтобы мама плакала!

— Мама, мамочка! Но я же жива! Я с тобой, я никуда от тебя не уйду! Мама, ты же сильная женщина!

— Конечно, я сильная женщина, до того сильная, что не знаю, где двое суток была моя собственная дочь! Ты-то хоть сама знаешь, где твой Жан-Поль?

— Он с девушкой уехал на машине за город…

— Не ври! Ты не знаешь! Тебе плевать и на собственного сына, и на собственных родителей! У тебя горе! Ты разочаровалась в любовнике! Ах, какое несчастье!

— Мама, у тебя потекла тушь. Осторожнее, попадет в глаза. — Я протянула ей салфетку.

Мать с шумом высморкалась и обиженно размазывала тушь по щекам.

— Сделать тебе кофе? — спросила я.

— Себе тоже сделай. Я пойду умоюсь. Если в кастрюле закипит, убавь огонь.

— Мама, извини, — сказала я, когда она вернулась. — Я больше не буду. Я убавила огонь.

— Дуреха. — Мама обняла меня и заглянула в глаза. — Ну, все хорошо?

— Не очень.

— Да шут с ним, с этим Бруно. Может, ты и права, всю жизнь он морочит тебе голову.

— Дело не в Бруно.

— А в ком?

И я рассказала ей все, начиная от сна про море и рыб и заканчивая историей с чеком на тысячу франков. Так было всегда: сначала я не хочу говорить матери ничего, а потом, хотя знаю, что обязательно пожалею позже, выбалтываю все до самой капельки. Может быть, мама профессионально умеет слушать? Она все-таки дипломированный психотерапевт, а не хирург, как мы с отцом.

— Ничего, девочка, все уже в прошлом. Главное, что у тебя с этим мужланом ничего не было. И очень правильно, что ты расплатилась за ночлег. Нужно всегда сохранять достоинство. Естественно, что может быть общего у тебя с этой люмпенской семейкой? Даже слово-то какое неприличное: «бабник». — Мама брезгливо поморщилась. — И не вспоминай больше. Просто дурной сон после суточного дежурства. Я всегда говорила, что хирургия — не женское занятие. Да проведи я сутки за операционным столом по локоть в крови, лично я в итоге оказалась бы не в Ля-Ферто-Гош, а уж точно в Дакаре! — Она весело повела бровью. — Давай-ка, девочка, полежи в ванне, а потом пообедаешь с нами. Отец ведь очень тебя любит.

Мама заткнула ванну пробкой и включила воду.

И чего ты сразу не положила меня сюда? — ехидно спросила спина, и с матерью не поругалась бы…

— Можешь надеть потом мой или папин халат. И, между прочим, только опять не обижайся, самым лучшим из твоих кавалеров всегда был Бруно.