Тесса Рэдли - Секрет моей души

Такси остановилось у роскошного дома на тенистой улице. Брэнд заплатил таксисту последними долларами, которые ему одолжил Акам, и направился в дом, который он купил Клеа, казалось, в другой жизни. На входной двери медными буквами было написано «Добро пожаловать домой».

Он позвонил.

Брэнд не узнал низенького лысого лакея, который открыл дверь.

— А где Брайт? — спросил Брэнд, удивленный тем, что не увидел элегантного пожилого человека, которого они с Клеа наняли в более счастливые времена.

— Брайт ушел на пенсию, сэ…

Дворецкий смерил оценивающим взглядом дешевые джинсы Брэнда и черную футболку, обтягивающую мускулистый торс и бицепсы, прежде чем проглотить остаток машинально вырвавшегося вежливого «сэр». Оценив и забраковав одежду Брэнда, он заявил:

— Нам не нужны телохранители.

Брэнд бросил на незнакомца, преграждающего ему путь домой, убийственный взгляд:

— Я не ищу работу. Я — Брэндон Ноубл.

Дворецкий не отступил, его массивное тело загораживало проход, в глазах читалось недоверие.

— Мистер Ноубл мертв.

Ему никогда не отделаться от этого мифа?

Хотя несговорчивое поведение дворецкого злило, человек всего лишь выполнял свою работу. Наконец Брэнд сжалился над ним и достал паспорт, настолько новый, что темная обложка была все еще тугой.

Он открыл его и показал дворецкому страницу с личными данными:

— Доволен?

Дворецкий взглянул на фотографию, сделанную меньше недели назад в кладовке дома двоюродного брата Акама, и затем снова — на Брэнда. Он сглотнул и тоненько произнес:

— Кажется, я должен извиниться, мистер Ноубл.

Бедный дворецкий разрывался между тем, чтобы прогнать возможного преступника, и риском потерять работу, если утверждение Брэнда окажется правдой. Как хорошо, что этот человек не был способен распознавать отличные подделки!

— Не стоит извиняться.

Брэнд убрал поддельный паспорт и поднял бровь:

— Я не расслышал ваше имя.

Оба они знали, что дворецкий его не называл. Неловкость отразилась на лице дворецкого.

— Меня зовут Кертис. Доктор еще в музее, сэр.

Доктор.

Дворецкий имел в виду Клеа. Это был еще один кусочек информации, которым она не поделилась с ним, — Клеа получила докторскую степень! Это он тоже пропустил. Он должен был быть рядом с ней, праздновать ее успех. Брэнд подавил разочарование, вызванное трагической несправедливостью. Если он позволит обиде и злости вырваться наружу, то просто сойдет с ума.

— Я знаю, — сказал он медленно. — Я сам только что оттуда.

Нахмуренное лицо дворецкого облегченно разгладилось.

— Тогда вы придете позже, когда доктор будет дома?

Чтобы предотвратить бессмысленное противостояние, Бренд спросил:

— Смиз еще работает здесь?

Его уязвило, что он должен спрашивать незнакомого человека, работает ли на него его шофер. Когда-то Брэнд полностью контролировал свою жизнь, а на следующий день уже не знал, откуда ему перепадет еда и будет ли она вообще…

И какой будет его судьба. Смерть или жизнь?

Четыре года эти чаши весов раскачивались в руках его похитителей.

Дворецкий кивнул, но все еще закрывал проход.

Брэнд шагнул вперед.

— Найди его, Кертис! — рявкнул он. — Я не буду стоять здесь весь день.

Пять минут спустя Брэнд был внутри своего собственного дома.

Улыбающийся Смиз стоял рядом, слезы струились по его морщинистым щекам, в то время как Брэнд внимательно осматривал дом, который не видел несколько лет.

Дом изменился. Белые стены уступили темным оттенкам, которые стали замечательным фоном для картины Кандинского — они с Клеа приобрели ее на аукционе месяц спустя после покупки этого дома. Огромный корабельный сундук, когда-то стоявший у стены, заменил ореховый сервант.

А чему он удивляется? Клеа изменилась до неузнаваемости — новый мужчина, беременность, новая жизнь, — так какого черта дом должен был остаться без изменений?

Брэнд быстро поднялся по покрытой ковром лестнице и, дойдя до конца коридора, с одной стороны которого были арочные окна, зашел в главную спальню.

Занавески были новые — цветочный орнамент, который добавил света и нотку зелени к роскошному богатству обоев цвета слоновой кости. Его взгляд двинулся дальше в поисках знакомых признаков повседневной жизни Клеа. Кроме вазы с высокими белыми цветами и флаконов с духами на туалетном столике, не было никаких женских штучек.

Едва уловимые нотки жасмина витали в воздухе.

Послеполуденное солнце пробивалось сквозь ветви каштана, росшего за окном, играя бликами на нетронутом покрывале. Великолепная кровать из красного дерева, которую они с Клеа выбирали вместе, после того как весело провели День святого Валентина, все еще наполняла комнату уютом и контрастировала с белоснежным постельным бельем.

Он занимался любовью со своей женой на этой кровати столько раз, что потерял счет. Здесь они делили мечты. Обещания. И страсть…

Ворсистый ковер заглушал шаги. Брэнд остановился перед большими окнами и смотрел сквозь ветви каштана через двор на серебристые березы. Вечернее солнце чуть грело лицо. Ничего общего со знойной пустыней Ближнего Востока.

Внезапно он вспомнил тот острый момент в кабинете Клеа, жар ее языка, когда он коснулся ее губы… Боже, он был готов идти до конца, не останавливаться, прижать ее к себе в крепком объятии…

Но он слишком разозлился. Здесь, в этой спальне, где они провели столько счастливых часов, все могло бы быть по-другому.

Это был их дом. А Клеа — его жена, не вдова.

Положив руки на широкий белый подоконник, Брэнд наклонился и вдохнул аромат жасмина и гардении, доносившийся из сада.

Картина из прошлого возникла у него перед глазами. Одна из тех, что придавали ему сил в самые мрачные дни, укрепляя желание вернуться к Клеа, но сейчас приносящая только невыносимую боль.

…Первый раз, когда они обсуждали тему детей, был прекрасный летний день — такой, который может быть только в Нью-Йорке. Клеа собрала корзинку для пикника, и они отправились в Центральный парк.

— Четыре мальчика, — заявила она, откинувшись назад на локти на свежескошенной траве, после того как стряхнула последние крошки вкусного яблочного пирога с губ…

— Что? — Шок, который Брэнд ощутил от ее заявления, заставил его переключить внимание с ее губ на глаза. Он надеялся найти там подтверждение того, что она шутит. Она не шутила. Брэнд повторил: — Четыре мальчика?

— Или пять. Все мальчики. Я хочу большую семью.

— Пять мальчиков? — фыркнул он. — Это дело отнюдь не из легких.

Ему ли не знать! У него было три брата, и он знал: Клеа ему завидовала.

— Мне все равно, — сказала она, ее губы растянулись в улыбке. — Мне не нравилось, что я была единственным ребенком в семье. Ты счастливчик! Я бы хотела, чтобы у меня были братья или сестры.