Натали де Рамон - Расправить крылья

— Ирен, не стоило из-за меня среди ночи затевать готовку.

— Не хочешь, не ешь, а я очень люблю жареное мясо. — Я сунула противень в печку и принялась мыть овощи.

— Любишь мясо? Интересно, а Мона Лиза тоже любила жареное мясо?

— Мона Лиза? Ты имеешь в виду Джоконду?

— Да. Что она вообще ела?

— Не знаю. — Я пожала плечами. — Что они там все в Италии едят? Макароны, наверное, пиццу… А почему ты об этом спрашиваешь?

— Так. В голову пришло. — Он внимательно наблюдал за тем, как я нарезаю кружочками помидоры и полосочками — сладкий перец. — Я не об этом хотел тебя спросить.

— О чем? — Я открыла дверцу микроволновки и перевернула отбивные. Они уже довольно заманчиво пахли. — Спрашивай.

— У тебя в спальне манекен и рулоны грубой бумаги. Зачем они тебе?

— Я строю лекала. Потом по ним шьют одежду.

— Дома?

— Почему дома? На фабрике. — Я вытащила противень с мясом. Оно замечательно поджарилось.

— Нет, я не о том. Просто я не понял, почему ты занимаешься этим дома? Ты же работаешь в конторе.

— В конторе у меня много других дел.

Листьями салата я застелила большое блюдо. Говорить ему, что я владею фирмой, или не говорить? В обжигающе горячие ломтики вырезки я завернула полосочки перца и положила эти рулетики на салатные листья вперемежку с кусочками помидоров, а сверху посыпала зеленью.

— Произведение искусства! — восторженно сказал Арни. — Ты просто художник.

— Просто я люблю готовить. — Я не стала уточнять, что рецепт этого блюда только вчера прочитала в своем любимом журнале под рубрикой «Если к вам неожиданно нагрянули гости». — Отнеси, пожалуйста, в гостиную и захвати хлеб. Я пока разогрею соус. — Я полезла за скляночкой припасенного бешамеля в холодильник.

— Ирен, — Арни вернулся на кухню, послушно выполнив мои указания, — вообще-то я собирался нарисовать тебя. Я принес пастель и хотел попросить кусок этой твоей бумаги для лекал. — Он как будто стеснялся своей просьбы. — Если тебе не жалко…

— Но она ведь темная и грубая! Ты не стесняйся, возьми хорошую в столе.

— Для пастели, — он ласково усмехнулся, — нужна именно такая, неровная, волокнистая. Пастель будет держаться еще лучше, если бумагу потереть наждаком. Дай мне, пожалуйста, нож, я отрежу от рулона кусок бумаги, он распрямится, пока мы будем пировать.

— А тебе не подойдет вот это? — Я отодвинула занавеску, там, на стене возле окна, у меня на гвоздиках висели связки старых лекал. — Они уже ровные, просто убери ножницами лишнее.

— Ты сама это сделала? Какие красивые неожиданные формы! Потрясающе! — Я не ожидала столь бурного припадка восторга. — Здесь нет ничего лишнего!

— Арни, хватит. У тебя все потрясающе, что связано со мной. Нормальные рабочие лекала. Пойдем, мясо остынет.

— Да-да, конечно… — Он поспешно снял с гвоздя связку лекал и держал ее в руках как добычу. — У тебя есть кнопки или булавки прикрепить это, — он лихорадочно перебирал выкройки, — нет, это к стене?

— Арни, у тебя никто их не отнимет. Успокойся, давай поедим, я дам тебе булавки.

— Где они?

— В письменном столе, в коробочке. Пойдем.

Мясо получилось на славу, но я так и не смогла заставить Арни поесть. Он налил нам вина и тут же, забыв про него, по-хозяйски полез в мой стол.

— Где твои булавки?

— В среднем ящике. Я уже должна не двигаться и надеть шубу? — Мне было обидно, что он не хочет попробовать мой кулинарный шедевр.

— Не надо никакой шубы. Шубу уже писали тысячу раз. — От волнения он никак не мог справиться с булавками. Все обои мне подерет, подумала я. — У тебя нет какой-нибудь ровной доски? А то мне придется стоять к тебе спиной и все время оборачиваться…

— Есть доска для теста. Она достаточно большая.

— Дай!

— А я могу поесть?

— Ешь. Только скажи, где доска? Я сам найду.

Арни принес из кухни доску, и ему тут же потребовались кнопки. А потом — влажная тряпка. И еще сухая. Меня уже раздражал даже вкус его хваленого деревенского вина.

— Ирен. — Он пристально смотрел на меня, но, по-моему, был где-то далеко отсюда.

— Что еще?!

А не послать ли мне его на все четыре стороны? Ради чего я это все терплю?

— Ирен, мне важно подчеркнуть твою линию шеи.

Он протянул длинную руку и в подтверждение своих слов осторожно провел по моей шее пальцами. Удивительно, но от их кончиков, определенно, сыпались молнии!

— Ты бы не могла надеть какие-нибудь длинные серьги?

— Серебряные с бирюзой из фрагментов и цепочек? — Как же я забыла про них!

Он улыбался и не убирал руку. Я потерлась о нее щекой, молнии заиграли… Неужели я могла сердиться на него?

— Принеси, они лежат перед зеркалом в той комнате.

— Потрясающе! — изумленно крикнул он из спальни. — Я говорил именно о таких. — Арни был уже рядом и протягивал мне серьги. — Где ты их взяла? Откуда?

— Медведки принесли.

— Ты потрясающая женщина!

Я надела серьги. Арни обнял меня за плечи и заглянул в глаза.

— Все, — он поцеловал меня в лоб, — сиди и не двигайся. Вот так, чуть-чуть наклони голову набок. Ну, не смейся, только улыбайся немножко.

— Как Джоконда, наевшись макарон?

— Нет, ты лучше Джоконды! И потом, она улыбалась, потому что она…

Вдруг он опять откуда-то издалека посмотрел на меня, на секунду задержал дыхание, как если бы собрался нырять, и действительно «нырнул», погрузившись в свое профессиональное занятие. Что ж, мне было велено улыбаться, я и улыбалась, наблюдая за Арни.

А вдруг у меня сейчас такое же забавное выражение лица, какое было у Арни, когда он наблюдал за моими действиями в кухне? Значит, он и нарисует меня с этим выражением? Какая уж тут Джоконда!

— Извини, Арни, но ты так и не договорил про Джоконду. Ты знаешь, почему она улыбалась?

Он оторвался от работы и улыбнулся не менее загадочно.

— Неужели ты знаешь? Этого ведь не знает никто, — не отставала я.

— Если хочешь, я расскажу, чтобы тебе не было скучно. Только я неважный рассказчик, Ирен.

— Это легенда или ты сам придумал?

А имею ли право рассказывать историю Марты, засомневался Арнульф, ведь роман-то еще не напечатан. Но ведь я не собираюсь выдавать ее за свою!

— Эта история из книги Марты ван Бойгк. Только книга еще не опубликована.

— Как же ты прочитал ее?

— Марта сама прочитала ее мне.

Ирен вскинула брови.

— Она моя приятельница, — объяснил Арнульф и почувствовал, как напряглась Ирен при упоминании женского имени.

Почему так? — подумал он. Ирен то совсем своя и понятная, ведь я же угадал про серьги, я ведь не знал, что они у нее уже были, но совершенно точно описал их; и она тоже — то без слов понимает меня, а то вдруг странно реагирует на самые простые вещи и как будто отгораживается невидимой ширмой. Почему у меня не может быть приятельницы? Разве у нее самой нет знакомых мужчин? Или почему она вдруг обиделась, когда я захотел ее нарисовать, можно сказать, увековечить ее облик, и попросил доску? Неужели непонятно, что я не могу рисовать на коленке?