Мэгги Кокс - Чувственный рай

— Ты замерзла? — обеспокоенно спросил Захир.

— Нет, это не от холода. Меня немного трясет от волнения, вот и все.

— Это слишком для тебя…

Когда Захир благоговейно отстранился, Джина положила руку ему на грудь. Под тонкой хлопковой тканью его одежды, такой же приятной на ощупь, как роскошный бархат, она ощутила мускулы, излучающие энергию и силу. Его угольно-черные зрачки немедленно вспыхнули в ответ. Захир мгновенно обнял Джину за талию.

Мысли смешались. Как могло быть, чтобы это ощущение, абсолютно незнакомое, вдруг стало нужно ей как воздух?

Джина запомнила, что перед тем, как Захир снова поцеловал ее, она ощутила ароматы цветущих жасмина, роз и апельсиновых деревьев. Этот момент навеки запечатлелся в ее памяти и сердце. В страстном поцелуе Захира была необузданность, неукротимый первозданный голод. Приглашение отдаться в его власть откликнулось в ее теле мучительным, страстным желанием. Их языки, прильнув друг к другу, жарко сплетались, заставляя Джину прижиматься крепче к Захиру, чтобы не потерять равновесие.

Он оторвался, прерывисто дыша, с затуманенным взором.

— Завтра ты уезжаешь, а я… — Он потряс головой с потерянным выражением лица. — Я не знаю, как вынесу это.

— Я не хочу уезжать. Но мне придется, Захир.

— Нам обязательно расставаться вот так? Честное слово, Джина, я ничего подобного не испытывал ни с одной женщиной… Словно… словно ты — часть меня самого, которую я когда-то потерял, и сам не знал об этом, пока не встретил тебя.

Пожирая его глазами, Джина разрывалась от душевной боли. Что подумают о ней люди, сочтут ли ее черствой и бессердечной, если она предпочтет остаться здесь с Захиром, а не уехать домой к больной матери? В тот момент ей было все равно.

— Ты живешь в одном из гостевых домиков в саду, наверное? — Он потянул Джину за собой под укрытие раскидистого дерева, оглядываясь, словно желая узнать, не наблюдает ли за ними кто-нибудь.

Но в тенистом, наполненном ароматами цветов саду было тихо и пусто, не считая завораживающего пения цикад да тихого шелеста воды в фонтане.

Слегка покусывая губу, Джина кивнула.

— Мы можем пойти туда? — Захир поглаживал ее нежные ладони большим пальцем, и напряжение между ними росло, начиная напоминать натянутую тетиву, которая вот-вот порвется.

— Да.

Они в молчании прошли в конец сада, где арка, увитая виноградом, вела в вымощенный двор. Здесь стоял длинный низкий домик из сырцового кирпича. Арку украшали замысловатые лепные узоры, традиционные для этой местности маленькие окна хорошо защищали от зноя. В прилегающем садике был тихий пруд и отделанный мозаикой фонтан. Поскольку здесь, в горах, осадков выпадало больше, зелень росла пышно, повсюду неистовствовали пахучие цветы.

Примерно в двухстах ярдах от дома, отделенное величественными финиковыми пальмами, стояло еще одно здание. В нем жил руководитель Джины, Питер Мойл. Но Питер все еще был на вечеринке в доме Хусейнов, и они с Захиром смогли проскользнуть незамеченными.

Чувствуя себя дерзкой и безрассудной и в то же время слегка испуганной, Джина понимала, что поступает опрометчиво. Она так долго считала себя рассудительной и скучной, что неожиданное желание приводило ее в веселое возбуждение. Достав из кармана платья маленький металлический ключ, она вставила его в замочную скважину и повернула.

Марокканские фонарики, которые Джина оставила зажженными, мягко освещали широкий нарядный вестибюль, ведущий в гостиную. Она пошла было в этом направлении, но Захир остановил ее, поймав за талию.

— Где ты спишь? — спросил он тихим, чарующим, словно сама пустыня, голосом.

Взяв за руку, Джина провела его в спальню с мраморным полом, наполненную блаженной прохладой.

Кровать покоилась под шелковым балдахином насыщенного, словно закатное солнце, пурпурного цвета. Латунные настенные светильники и еще один зажженный фонарик создавали уютную интимную атмосферу.

Остановившись напротив Джины, Захир взял ее лицо в ладони, теплые, большие, чуткие. Это были ладони защитника. А его взгляд… Долгий взгляд темных глаз был благословенным океаном шелка и огня, в котором Джине захотелось утонуть навсегда.

Сердце Захира бешено стучало. Его признание в том, что он никогда так сильно не хотел ни одну женщину, было правдой. Он не понимал, как страсть могла вспыхнуть с такой силой в один момент? Все его чувства сосредоточились на Джине. Он едва сохранял способность думать, не говоря уже о том, чтобы найти приемлемое объяснение происходящему. Он пристально изучал пленившие его черты. Брови, по контрасту с золотом светлых волос, густые и темные, придавали ее прелестным чертам изысканность. Ее лицо, непохожее на множество обычных хорошеньких лиц, сияло незабываемой красотой.

Захир подумал, что после этой ночи они, возможно, еще долго не увидятся. Кто знает, сколько мать Джины пробудет в больнице? Когда ее прекрасная дочь сможет вернуться в Кабуядир?

— Я никогда не думала… — Джина перевела дыхание, ее губы заметно дрожали, выдавая сильное волнение.

— И я тоже не думал. — Он дотронулся до ее пухлой нижней губы. — Если нам отпущена судьбой лишь эта ночь, я сделаю так, что наши тела и души никогда ее не забудут. Я даю тебе это обещание из глубины моего сердца…

Три года спустя

— Папа, ты дома? Это я. — Джина вошла, открыв дверь своим ключом.

Она подняла письма с коврика, нахмурилась и проследовала по мрачноватому холлу в глубь викторианского трехэтажного дома, к кабинету отца. Он стоял, нагнувшись над письменным столом, разглядывая пожелтевший от времени документ. В эту минуту он, с приглаженными седеющими волосами, слишком худыми плечами под синей неглаженой рубашкой, казался не только занятым и отрешенным, но печальным и брошенным.

В сердце Джины смешались вина и сострадание. Напряженно работая на своем новом месте в престижном аукционном доме, она звонила ему каждый вечер, но не заходила целую неделю.

— Как ты? — Она приблизилась и прикоснулась губами к небритой щеке.

В ответ он ошарашенно уставился на нее, словно увидев привидение. Затем его лицо сморщилось, он сделал над собой усилие и улыбнулся:

— Я принял тебя за Шарлотту. Ты все больше и больше становишься похожа на нее, Джина.

— Правда? — Она удивилась, а ее сердце дрогнуло.

Это было самое личное из высказываний Джереми Коллинза за много недель. Он старательно избегал упоминаний о жене, матери Джины. Ее смерть три года назад ударила по нему сильнее, чем Джина могла предполагать.

— Да. — Пожав плечами, Джереми отложил в сторону пожелтевший документ. — Как твоя работа в аукционном доме?

— Она требует усилий. Как только ты начинаешь думать, что овладела вопросом, тут же оказывается, что нужно изучить еще много.