Чарльз Дэвис - Большой секс в маленьком городе

— Итак, мы собрались, — сказала тетя Долорес, — чтобы почтить тех, кто воплотил в себе ту истину, что смерть — единственная явь помимо Горести, почтить тех Совершенных, чьи души покоятся здесь, под нашими стопами, которыми мы попираем их и в смерти, как и при жизни… — при этих словах кое-кто из собравшихся неуютно зашевелился, — и которые взывают к нам с того света, из-под этой самой земной тверди, и глаголют нам: «Приидите, братья и сестры, за этим мы и появились на свет, чтобы умереть, и больше низачем», умереть, говорю я вам, умереть! умереть! Итак, приидите, умрите со мной, приидите сюда, в это жилище истины, это жилище смерти, ибо все ваши труды, чтобы избегнуть ее, — всего лишь глупая тщета и истинно только смерть имеет смысл. Ей, в этот самый миг…

И только когда она сказала это самое «ей», до меня дошло, откуда тетя Долорес набралась этой лексики, не говоря уж о синтаксисе. Обычно ее стиль отличается некоторой нетвердостью в отношении лексики и синтаксиса. Она собаку съела на повелительном наклонении и умеет склонять Горесть на все лады, но, что касается остального, она довела бы до припадка специалиста по нормативной грамматике. Но та тетя Долорес, которую видел я балансирующей на черном надгробии, была охвачена вдохновением. Конечно, «великая рыба Горе, могуче плавающая в юдоли слез» — это не ахти какая метафора, но сами слова слетали с ее языка с легкостью проповеди Милостивого Бога Дональда. Я подозреваю, что это и была одна из его проповедей. Она просто перевернула смысл вверх ногами благодаря предосудительному применению отрицательных частиц и, по-моему, целому дню, проведенному за чтением словаря.

— Ей, говорят они, приидите к нам. В этот самый миг они говорят с нами, в этот самый миг они взывают к нам, в этот самый миг они вздымают землю своим настойчивым зовом, дабы мы пришли и слились с ними и покинули эту юдоль Горестей.

— Смерть да будет с тобой! — воскликнуло возбужденное собрание, потрясая пузырьками с витаминами. — Смерть да будет с тобой! Смерть да будет с тобой!

Я пришел в ужас. Возможно, нравственные идеалы «Счастливой долины» казались мне смешными, но лучше уж они, чем этот культ смерти, в котором Горе разделенное означало Горе умноженное. Играя на тайных сомнениях тех пансионеров «Счастливой долины», кого не убедила установка «заплати и резвись», кому не хватало сил резвиться после оплаты, кому наскучила резвость, кто устал улыбаться или просто боялся того, что должно было произойти, тетя Долорес своими махинациями подталкивала их к тому, что немцы, у которых нет недостатка в названиях для таких вещей, называют Weltschmerz [14] Мировая скорбь (нем.). , в которой жизнь определяют рок и тьма могилы. Но хуже всего было то, что вскоре она закончила свою церемонию неким феноменом, от которого меня самого проняла такая Weltschmerz, что и не скажешь. Все посмотрели под ноги.

— Видите! — вскричала она, устремляя дрожащий палец в землю. — Видите! Они говорят с нами! Они обращаются к нам! Они зовут нас! О Горе! Горе! Горе!

И тут я в первый раз почувствовал слабое гудение, которое действительно как бы исходило из-под земли. Я смотрел в круг света, и кладбище словно бы стало пульсировать, вибрировать от голосов мертвых. Я не храбрец. Мне не хотелось бы называть себя трусом, но, возможно, именно так называл бы меня черствый наблюдатель. Уверенный в том, что у меня под ногами творится что-то зловещее, я бросился прочь, прежде чем то, что находилось под землей, что бы это ни было, не выбралось наружу.

После бессонной ночи я пробрался сквозь утренних бегунов и вернулся в «Запретную землю». От церемонии не осталось никаких следов, и я подошел к надгробной плите, опасливо обходя низкие, близко расположенные холмики, отмечавшие отдельные могилки. Я остановился у памятника и, затаив дыхание, прислушался. И я расслышал это постоянное, но четко различимое пуф-пуф-пуф-пуф-пуф, как будто тихонько пыхтели негромкие бесчисленные голоса. Я уставился в землю и понял, что пульсирующий звук не был ночной фантазией, внушенной галлюциногенными факелами и риторикой тети Долорес, и земля под моими ногами шевелилась без всякого сомнения!

Мне повезло, что меня нашел мистер Бэгвелл, а не кто-то еще. Если бы кто-то другой увидел, как обезумевший госслужащий бредет по лесу, бормоча про себя и вскрикивая при виде деревьев, мне даже противно подумать, что бы он сделал. Меня могли бы отправить в сильноразвитый мир. Но Бэгвелл взял меня за руку и ласково спросил, что случилось. После того как я, заикаясь, выложил ему свою историю, он тихонько засмеялся.

— Но это же электрокардиостимуляторы, — сказал он. — Здесь у большинства пансионеров установлены кардиостимуляторы. Мы не можем их извлечь, поэтому хороним покойников вместе с ними, а они все работают, все накачивают, пока… в общем, я не знаю, когда они остановятся. Я не слышал, чтобы где-то еще было подобное. Маргамонхийцам не нужно стимулировать сердце, а в сильноразвитом мире вряд ли эти аппараты причиняют кому-то беспокойство. Но здесь мы так тесно хороним клиентов «Долины» ради экономии места, что шум от кардиостимуляторов сливается и гремит, как ансамбль ударных инструментов. Должно быть, твоя тетя это заметила и неправильно истолковала.

— Точно! — крикнул я, обнимая моего испуганного спасителя. — Вот что за шум перехватили люди ПП своей разведывательной аппаратурой. Вот что они слышали, за этим они меня сюда послали. Какое счастье! Можно идти домой. Можно убраться из этого места. Мне уже не нужно оставаться в «Счастливой долине»!

Бэгвелл с сомнением посмотрел на меня.

— Но все-таки, — сказал он, — остается еще твоя тетя.

— Моя милая старушка, тетя Долорес! — ахнул я, не в себе от эйфории. Если бы она там была, я бы ее расцеловал, по крайней мере, попросил бы мистера Бэгвелла сделать это от моего имени.

— И этот ее культ. Он объясняет необычайное количество смертей в последние месяцы. Они начались примерно в то же время, когда она тут появилась. Во всяком случае, вскоре после этого.

— Вы же не хотите сказать… Вы же не имеете в виду…

— О нет, — сказал Бэгвелл. — На это даже твоя тетя Долорес не способна.

— Вы не знаете мою тетю, как я. Она способна на все.

— Может быть, но в данном случае ты ее переоцениваешь. Ты забываешь, что мои работники имеют дело со свидетельствами о смерти. И я доверяю нашему врачу. Все наши клиенты умерли естественной смертью. Я настаиваю. Это дело профессиональной чести. Нельзя хоронить людей как попало только потому, что такая у тебя работа. Тут требуется консенсус. Я хорошо помню, как однажды ко мне пришел ПП и попросил кое-что сделать. Нет, сказал я, ни под каким видом. У этого тела нет головы. Оно…