Чарльз Дэвис - Большой секс в маленьком городе

— Смерть да будет с тобой? — неуверенно сказала она.

— К черту твою смерть. Она и так приходит слишком рано. Я столько времени потерял и без этих стонов про то, как я разочарован. Разочарованные люди — плохая компания.

— Слушайте! Слушайте! — сказал торговец оружием, вылезая из своих мокрых штанов. — Какой смысл портить себе остаток жизни, жалея о прошлом. Надо просто сделать выводы.

— Я чувствую просветление, — сказала радиоактивная дама. Сказать по правде, светилась она довольно ярко. — Как будто у меня в голове включили лампу.

И тогда все заговорили разом, собирались небольшими группами, бормоча и жестикулируя, и никто ни слова не говорил о смерти. Все пришли к одному выводу: в конце концов, жизнь не такая плохая штука, когда видишь, как она ускользает от тебя с головокружительной скоростью.

— Эй, погодите, — запротестовала тетя Долорес. — Вы чего, это все взаправду? Вы чего удумали? А Горе?

— Я с удовлетворением отметил, что красноречие у нее хромает. — Вы чего же, пойдете в игрища играть, в ихние эти гольфы-шмольфы?

При этих словах все замерли как вкопанные. Вырваться из объятий смерти — это прекрасно, но одной мысли о том, чтобы вернуться в объятия реаниматора, хватило, чтобы заставить даже самого убежденного оптимиста остановиться и задуматься.

— Этап второй, — пробормотал Джорджи.

Этап второй — это был мой скромный вклад в дело. Бессмысленно освобождать людей от смерти ради того, чтобы погнать их вдогонку за бессмертием. Культ смерти и культ здоровья — две стороны одной медали, которая вычеканена из страха и проштампована образами тьмы и света. Пока нам удалось только сбить темную сторону. Теперь требовалось ввести вакцину Нездорового Образа Жизни против вируса «Счастливой долины». Мы с Бэгвеллом впряглись в свое ярмо и поковыляли на поляну, стараясь удержать по полдюжине ведерок пальмового вина, а Джорджи шел за нами с мешком тыквенных бутылей.

— Кому охота выпить? — сказал я.

— И ты тут? — зарычала тетя Долорес.

Я ухмыльнулся, поставил ведерки на землю, окунул тыкву и предложил ей выпить. По-моему, очень смело. Она выхватила бутыль у меня из руки и стала высматривать на кладбище подходящий камень. Я втерся между продажным адвокатом и нотариусом-антилингвистом.

Первым отважился попробовать бывший строитель. Он залпом выпил вино, как человек, который занимался этим всю жизнь. За ним тыкву схватил банкир, жадно опрокинул в горло, пустил газы и опять опрокинул. В считаные минуты все уже пили за освобождение.

Не найдя достаточно крупного булыжника, тетя Долорес посоветовала мне не ходить по темным закоулкам в ближайшие пятьдесят лет. Потом она сделала неискреннюю попытку призвать своих сообщников к усладам Горя, но все же она понимала, что потерпела поражение, и, наконец, ушла по-английски, кривясь от отвращения. Невозможно принести Горе в мир, если люди решили веселиться самым безответственным образом.

Кардиостимуляторы возобновили свой естественный ход и потихоньку пульсировали, но наши все более пьянеющие гости уже не пугались, а смотрели на них с некоторой ласковой фамильярностью: уверенно пульсирующая мембрана, приглушенные звуки мира, доносящиеся из-за стены, благоуханный воздух, вино рекой, тепло, успокоительный мрак, людная компания… все это были воспоминания, которые утешали.

Ко мне подкрался доктор-ипохондрик:

— Может, есть чего покурить?

Я передал ему мешочек с местной травой. Кое-кто из окружающих выразил неодобрение, но, как только доктор скрутил себе папироску и запыхтел с довольным видом, новое искушение оказалось слишком сильным: Вскоре уже с десяток пансионеров колупались с бумажными квадратиками, которые я нарезал из «Маргамонхийских ведомостей», причем для многих это была первая самокрутка в жизни.

Рассвет забрезжил, прежде чем последние гуляки разбрелись по своим домикам, кашляя и распевая, как стая канареек, надышавшихся газом в шахте. Я не имел удовольствия быть свидетелем последовавших событий, но это стало одной из излюбленных баек наших новообретенных друзей, и ее часто пересказывают как своего рода космогонический миф.

Наступила уже середина утра, и реаниматоры с ужасом увидели, что бывшие смертепоклонники до сих пор лежат в кроватях, жалуются на похмелье и вовсе не намерены подниматься. А когда персонал попробовал заставить их заняться спортом, произошло восстание. Тридцать семь разъяренных пансионеров накинулись на своих мучителей, обрушив на них памперсы и упаковки виагры, забросав тюбиками зубной пасты и пузырьками витаминов, закидав триммерами для подстригания волос в носу и зубными протезами, похожими на кастаньеты, и окончательно расправились с ними, швырнув им под ноги теннисные мячи, вымоченные в средстве для восстановления седых волос. Они погнали реаниматоров по игровым площадкам и загнали в главный пруд на поле для гольфа. Потом реквизировали микроавтобус, вырвались за центральные ворота и отправились на плантации пальмового вина. Они вернулись той же ночью, исполненные жизни и разных других крепких напитков, с канистрами дистиллированной пальмовой водки, после чего инфекция распространилась, и все больше пансионеров стали понимать, что уже слишком поздно исправлять прошлое, которое отнюдь не так плохо, как им казалось, а в будущем перемен ждать не приходится, так что они вполне могут жить в свое удовольствие, даже если это доведет их до смерти. Администрация «Счастливой долины» оказалась совершенно не готова к восстанию, и после трех нелегких недель реаниматоров погрузили на самолет и отправили по домам, а персонал из местных особенно не напрягался, так что комплекс закрыли.

Лишенные системы поддержки, предоставляемой «Счастливой долиной», бывшие пансионеры сначала растерялись, так как их жизнью давно уже управляли учреждения, и ответственность, которую влечет за собой свобода, их испугала. Одно дело — понять, как глупо стремиться к вечной молодости, легко отвергнуть страх и страсть к смерти, но жить самостоятельно и заполнять пустые дни подобающей праздностью — это гораздо более трудная задача. За все приходится платить, и свобода от страха, тоски и стадного покоя может быть оплачена прямым дебетом с воображения — а это не тот ресурс, в который те отрасли промышленности, где эти люди проходили подготовку, делали большие вложения.

Выход придумала Джемма. Она пригласила трех бывших жителей «Счастливой долины» к себе домой. Должно быть, условия стали для них потрясением, потому что даже в таком доме, как у Бэгвеллов, удобства не вполне скандинавские, но их гости были так рады, что у кого-то нашлось для них место, что пошли на уступки и научились получать удовольствие от душа из ведра и звездного неба, и вскоре уже превозносили достоинства простой жизни перед ровесниками. Так началась интеграция иностранных пансионеров в местное общество. Один за другим пансионеры уходили из руин «Счастливой долины» и находили приют у маргамонхийских жителей — но правде сказать, некоторые так хорошо приютились, что на следующий год Милостивому Богу Дональду пришлось даже больше крестить, чем отпевать.