Бернет Воль - Холодный ветер в августе

Даже сейчас, в ванне, она наслаждалась удовольствием от нерушимости обрядов. Подняла и внимательно изучила маленькую гладкую руку. Пальцы переливались в мыльном блеске, а малиновые ногти были совершенны, как половинки миндаля.

Она сделает долгий, ленивый маникюр, решила она. Это займет первую половину дня… Тут она остановилась.

Порывисто потянулась к телефону и набрала номер.

— Мистера Франца, пожалуйста.

Она подождала. Из трубки послышался низкий мужской голос. Он был сильным и агрессивным. Он вызвал в памяти аромат дорогого лосьона для бритья, дорогих сигар. Он свидетельствовал о властности, роскоши, движении.

— Детка? Я ждал, как на булавках — не хочу сказать «как на иголках» по той причине, что, возможно, этот телефон прослушивается и нас слушает какой-нибудь наркоман. Итак, что с тобой, куколка?

— Клоун, — сказала Айрис. Затем ее голос стал тоненьким, детским, как у девочки:

— Я принимаю ванну.

— Как вам это нравится? В одиннадцать часов утра!

— Ты бы хотел быть вместе со мной?

— Ну, детка…

— Все теплое, скользкое и гладкое, м-м-м… Джуджу, тебе не хотелось бы приехать и принять ванну вместе со мной?

— Слушай, что ты пытаешься со мной сделать? Я имею в виду, что это деловая контора и мой секретарь здесь, то есть… ты понимаешь.

Он засмеялся. Затем, все еще смеясь, но с легким усилием он спросил:

— Итак, как насчет сегодняшнего дня? Ты сможешь вырваться?

— Нет. Как раз об этом я и хотела тебе сказать. Поезжай без меня, Джуджу. Я хочу остаться дома.

— Но это глупо. Это было бы так весело… Хорошо, я останусь с тобой.

— Ты сумасшедший. Не оставайся здесь из-за меня. Поезжай. Поиграй в гольф. Позагорай немного. Тебе это нужно.

Он помедлил.

— У тебя свидание?

— Ага.

Она коротко рассмеялась.

— У меня свидание с мальчиком, который придет ремонтировать этот вшивый кондиционер, твою покупочку. Он снова не работает.

— Послушай, я прямо сейчас пришлю человека…

— Нет-нет. Ничего. Я уже позаботилась об этом. Послушай, Джуджу, желаю тебе хорошо провести время. Позвони мне, когда вернешься, хорошо?

— Хорошо, детка, но ты пропускаешь отличный вечер. Провинциальная знать и вся эта братия.

— Вся эта шатия-братия… Пока.

— Ты уверена, что не хочешь…

— Уверена, что уверена. Я хочу оставаться дома всю неделю, я имею в виду весь уик-энд, и готовить себе сама.

— Думаю, что ты сошла со своего дивного ума.

— Конечно, но именно за это ты и любишь меня.

— Ну да, детка, ты же это знаешь, правда же?

— Вздор! Но ты милый. Пока. Позвони мне.

Она повесила трубку и вздохнула. Гос-с-споди! Затем улыбнулась. Он хороший парень, этот Джули. Смешно, но сейчас она чувствовала себя намного лучше. И голодной. Было бы замечательно, подумала она, приготовить завтрак. А затем съесть его в постели. Но потом она вспомнила, что должен прийти сын Пеллегрино и отремонтировать кондиционер. Ей бы следовало подкрасить губы.

Квартира Алессандро Гаспаре Пеллегрино, эсквайра, в прошлом из Флоренции (Италия), Восточного Бронкса, отеля «Куинз Плаза», а в настоящее время — с 64-й Ист-стрит, имела куда меньше общего с квартирами, расположенными одним или двумя этажами выше, чем с квартирой любого concierge, portinaio или hausmeister на добрых три тысячи миль от его правого локтя.

В ней было то, что есть во всех подобных жилищах: окно, отделявшее (или соединявшее?) сиянье улицы и мрак помещения. Из нее так же, как из любой такой человеческой конуры, открывался беспрепятственный вид на «ворота риска» — в данном случае, на узкий, зажатый между стен проход, которым пользовались кошки, разносчики телеграмм и человек, считывающий показания газового счетчика. И, наконец, в ней был Алессандро Гаспаре Пеллегрино собственной персоной, который, в равной мере уважая пышность и абсурд, почти постоянно сидел у этого окна в надежде, что однажды кто-нибудь — кот, разносчик, газовщик, все равно кто — признает в его позе возмутительную пародию на ученость святого Иеронима. Пеллегрино казалось справедливым предложить ключ к этой шараде, поэтому на выступе окна он поселил — не совсем льва, но блестящую черную керамическую пантеру.

На большом столе, под руками, лежали предметы, к которым Пеллегрино обращался в течение дня. Там были книги — труд о колониальной бактерии, работа об утопических обществах и полный муниципальный свод законов города Нью-Йорка, который, как полусерьезно считали, он заучивал наизусть. Там были также нож и два яблока на тарелке, коробка грубых черных sigari toscane, вонючих итальянских сигар, недовязанный серый носок и, наконец, его сын, наклонившийся над тарелкой и насыщавшийся так изящно и целеустремленно, как молодая черная лиса.

— Ах, figlio mio, figlio mio, — бормотал Пеллегрино в тональности похоронного плача.

— Что случилось? — спросил мальчик, успокоенный знакомым музыкальным стилем отца. Он чувствовал, что не было нужды поднимать глаза или прерывать поглощение пищи.

— Что случилось? — повторил Пеллегрино. — Ничего. Un bel'niente. И чем меньше я имею, тем меньше я хочу. И чем меньше я хочу, тем больше я получаю. Это парадокс, Вито mio. А парадоксы — не для молодых, они для стариков, как и вязанье. Они — способ времяпрепровождения.

— Ты заказал масло? — спросил Вито.

— Нет. Зачем? Сейчас лето. Кому нужно масло летом? Ах, масло, оливковое масло из Лигурии, первой выжимки. — Он причмокнул. — Я клянусь тебе, Вито, это похоже на… Его можно пить, оно получше кока-колы.

— Папа, — мальчик, Вито, поднял глаза и уставился на отца сквозь длинные черные ресницы. Его лицо было живым, хитрым и настороженным, как морда лисы.

— Папа, — сказал он, улыбаясь, со следами молока на губах, — ты сумасшедший.

— А ты счастливый, — сказал Пеллегрино ядовито. Если бы я был нормальным, тебе бы Бог помог.

— Ты на меня рассердился?

Пеллегрино поднял руку в жесте, символизирующем мир. Он не сердился.

— Я заказал масло, — сказал он. — А тебе бы лучше оторвать зад да пойти отремонтировать эту штуку. Возможно, она не догадалась повернуть кнопку вверх или вниз. М-м-м! Что за женщина! A madonna. Che coscie! Так говорят римляне. Что за бедра! — сказал он. — Вито, посмотри на меня!

— Дай мне поесть.

— Посмотри на меня, — он вновь засмеялся. — Подними лицо. Arrosolato, застенчивый, как девушка. Ах, Вито, Вителлоне.

Он поднялся со стула и сжал тонкую шею мальчика.

— Когда-нибудь у тебя будет такая женщина. Не сейчас. Сейчас ты еще маловат для таких. Сейчас для тебя — нервного, нетерпеливого — нужны девушки. Но позже, когда ты станешь мужчиной…

— Ладно, что ж, я не мужчина. Это моя вина?

— Ох, Вито, я только дразню тебя.

Он схватил сына за черные волосы и повернул юное лицо так, чтобы глубоко посмотреть ему в глаза.