Джина Кэйми - Измены

Лорис убрала с глаз мокрые пряди волос.

— Мне даже не верится.

— Что касается погоды, надо всегда доверять деревенскому парню, — сказал Кэл со своей кривой усмешкой.

«Похоже, он рад сам себе, — заметила она, — словно буря была частью его сцены и разразилась исключительно потому, что он приказал».

Его прямые мокрые волосы блестели, подчеркивая высокие скулы и густые брови, четкую линию подбородка; его рот сейчас казался более чувственным, даже нежным. Его улыбка смягчилась, когда он заметил, что она смотрит на него. Их взгляды сомкнулись — как электрический разряд, как отблеск молний в небе.

Лорис принялась суетливо копаться в своей сумке. Выпрямившись, Кэл достал из заднего кармана джинсов носовой платок и предложил ей. Она пробормотала «спасибо». Пока она вытирала большим белым полосатым квадратом лицо и шею, Кэл достал сценарий из куртки, осторожно проверил, не промок ли он, и бросил на заднее сиденье.

Она снова поблагодарила его, возвращая платок. Он быстро пробежался им по своему лицу, почувствовав запах духов. Неожиданно Лорис заметила, что свитер прилип к телу и обтягивает ее как кожа. Ее машинальная попытка оторвать от себя мокрую материю привлекла его внимание к ее груди.

— Ты, должно быть, замерзла, — заметил он, скидывая с себя кожаную куртку. — Вот. Надень.

— Нет, у меня все…

— Надень.

Он набросил ее резко на плечи Лорис. Нейлоновая полосатая подкладка все еще сохраняла тепло его тела.

Кэл сконцентрировался на прикуривании сигареты. Так он обычно поступал, чтобы успокоиться или переключить внимание. Пока разогревался двигатель, он занял себя осмотром печки, фар и «дворников».

Когда машина осторожно двинулась по скользкому асфальту, звук от работы «дворников» показался неестественным в мертвой тишине, нависшей над ними. Лорис пыталась найти тему для разговора, но побоялась, что ее голос опять разоблачит ее; она, как дура, пробормотала свой адрес.

Она никогда не врала себе, что внешне Кэл ей нравится, но теперь, после всего происшедшего, ее заинтересовало, была ли права Пат. Может, на самом деле Кэл ей больше чем нравится? С одной стороны, у нее всегда срабатывало рациональное чувство, но с другой — время от времени у нее появлялось страстное желание. Если он смог ввести ее в это совершенно абсурдное состояние тем, что просто подвезет до дома, то что будет, когда они начнут репетиции и будут видеться три раза в неделю?

Когда он подрулил к огнетушителю, единственному свободному месту у ее дома, она тихо спросила:

— Кэл, почему именно мне ты дал главную роль в спектакле?

Он пожал плечами, словно ответ был очевиден.

— Потому, что ты четко подходишь больше других.

— Я думала, что Леонор лучше сыграет Мишель. Я знаю, что все в труппе думают так же.

— Так случилось, что я постановщик, — сухо напомнил он ей, выпуская когти. — Мне лучше знать.

— Она так хорошо ее читала.

— Да, и что же? — Он откинулся на сиденье. — Чего ты добиваешься, Лорис?

Она резко проглотила.

— Я не могу играть эту роль, Кэл.

— Что?

— Мне очень жаль, но ты должен взять кого-то еще на…

— Одумайся. Только несколько минут назад ты говорила мне, как счастлива была получить ее. Что случилось, ты что, передумала?

— Мне очень нравится роль Мишель, — согласилась она.

Потом соврала:

— Просто я не думаю, что смогу вытянуть.

— Я бы никогда не дал тебе эту роль, если бы не был уверен, что ты сможешь вытянуть.

Он наклонился к ней.

— Я буду там, чтобы отработать с тобой каждую деталь.

Это было как раз то, чего она боялась.

— Тебе нужен кто-то с большим опытом, — настаивала она, снимая его кожаную куртку. — Вроде Леонор. Она очень талантливая актриса. Она будет потрясающей Мишелью.

— Нет, черт возьми! Я жил с этой пьесой почти шесть месяцев, и каждый раз, когда думал о ней, я видел тебя.

Лорис была поражена вырвавшимся у Кэла признанием. Но больше нее этому был удивлен сам Кэл. Он даже не сознавал, какой неотъемлемой частью его фантазий стала Лорис: в его голове она и ее роль были неразделимы.

Отвернувшись от нее, он выключил «дворники». Он сидел, уставясь на потоки дождя, и, казалось, готовый все снести и растаять под его напором.

— Лорис, пожалуйста, не отказывайся, — наконец сказал он еле слышно. — Ты просто не представляешь, что эта пьеса значит для меня.

— Кэл, я уверена, так будет лучше для всех…

— Нет! — он резко повернулся к ней снова, еще более эмоционально. — Ты не сможешь бросить. Я не позволю тебе.

«Но решение было мое, а не твое», — хотела сказать Лорис, но не смогла.

— Я знаю, что ты чувствуешь, — продолжал он. — Это твоя первая большая роль, и ты боишься провала. А кто не боится? Ты думаешь, я не боюсь? Лорис, я жизнь свою с этой пьесой кладу на рельсы. Если я провалюсь, я никогда уже не буду ставить пьесы.

— Что ты имеешь в виду? Почему нет?

Кэл короткими резкими движениями провел пальцами по своим мокрым волосам.

— Не хочу вдаваться в подробности. Мое мнение, что я не провалюсь. Так же, как и ты. Я отшлифовал каждое слово в этой пьесе, и у меня появились некоторые действительно дикие идеи. Я не могу дождаться репетиций, чтобы попробовать их.

Он выпрямился, его лицо ожило на глазах.

— Ты представляешь гротесковые эпизоды? Я думаю использовать освещение такое, как в кино, когда постановщик использует снимки, чтобы сделать историю более наглядной, с сериями гротесковых сцен. Тогда… — он поспешно остановился. — Это имеет для тебя какой-то смысл?

— Ты имеешь в виду монтаж?

— Да, точно. Мы применим прожекторы, чтобы разбить реальность на «видения», где необходимы гротески.

Лорис наблюдала, завороженная, как Кэл своими длинными вытянутыми руками в воздухе описывал ей декорации. У нее было ощущение, что он вообще в первый раз рассказывает кому-то о пьесе. Она заметила, что отступает — соблазняется, такое слово больше подходит — творческими перспективами. И вдруг совершенно отчетливо она поняла, что должна будет быть частью этого, что бы ни произошло.

— Квартиры, наклоненные набок, двери, окна, — говорил он, — может, даже и мебель, я пока еще не уверен, но все линии будут несколько косыми, чтобы создать впечатление, что в один прекрасный момент это может разрушиться.

Дождь шел стеной, стер все вывески на домах, уничтожил звуки транспорта, смыл все ощущение времени. А Кэл все рассказывал.

Он понимал, что говорит слишком много и слишком эмоционально, но не мог остановиться, если только у него вообще возникло такое желание. Она слушала его так внимательно, почти не дыша, и он видел сквозь ее свитер линию набухших сосков. Он сказал себе, что это из-за мокрой шерсти, но ее губы словно утверждали совсем другое, а глаза были огромными от восхищения и сверкали. Прежде чем он понял, что делает, он быстро наклонился к ней — и вдруг раздался пронзительный писк, возвративший их к реальности.