Труди Пактер - Экранные поцелуи

Она снова возвратилась в то время, на год назад, в Манчестер, в свое детство. В тот кошмар.

— Что на вас было надето?

— Школьная форма. Это имеет какое-нибудь значение?

— Все имеет значение: обувь; свет, падавший на ваши волосы; то, как держал ножницы ваш отец. Не упускайте ничего. Я хочу знать все подробности.

Рэчел словно впала в транс. Она забыла об одноклассниках, сидевших вокруг, и даже о преподавательнице. Сейчас она видела только ряд кресел с круглыми спинками и себя, в центре зала. Это напоминало замедленный просмотр знакомых кинокадров. Рядом стоял отец с прореживающими ножницами в руках. Вот он разворачивает ее кресло так, чтобы она не видела себя в зеркале. Не видела, что он с ней делает.

Она чувствовала прикосновение ножниц к волосам, ощущала их проникновение в гущу волос. Видела, как один за другим падают на пол рыжие завитки. Как перышки цыпленка… Они кружились, плыли по воздуху, их относило от кресла. Это напомнило ей, как мать ощипывала курицу к обеду по пятницам. В движениях отца ощущалась та же проворность, та же бессердечная холодность. Холодность человека по отношению к животному.

Именно такое чувство испытывала она тогда — чувство животного… цыпленка, которого ощипывают перед тем, как положить в кастрюлю. Изнутри поднялся неудержимый гнев.

— Отдайте их мне! Отдайте мои волосы! Вы что, не видите, мне холодно без них. Я без них погибну.

Она села на кушетке, выпрямила спину. Глаза горели, кожа на лице казалась пепельной.

— Папа, папочка! Как ты мог сделать со мной такое!

В классе стояла мертвая тишина. Первой пришла в себя преподавательница. Широко улыбнулась:

— Ну вот, у вас, оказывается, все-таки есть эмоции. Просто они слишком глубоко запрятаны. Думаю, в конце концов, мы сделаем из вас актрису.

Научившись изображать эмоции, Рэчел стала заниматься этим все время. В «Юлии Цезаре» она переиграла все роли — и Марка Антония, и Кальпурнии, и Брута, и Порции, и даже самого Цезаря. Она наверстывала все, чем раньше пренебрегала. Читала Бернарда Шоу, Ибсена, Шекспира. И в чтение каждой пьесы вкладывала все свои вновь приобретенные эмоции. Она как бы примеряла их по размеру, пробовала на вкус.

Найджела все это лишь раздражало.

— Когда ты покончишь со своими актерскими штучками и вернешься к нормальной человеческой жизни?

— Никогда.

Рэчел охладела к Найджелу. До тех пор пока она не открыла для себя театр, Найджел был центром ее вселенной. Он был ей интересен, и не только в постели. Теперь же их связывал лишь секс. Однако и сексом они, по-видимому, пресытились. Все чаще начали ссориться.

Он повез ее на финальные игры в Уимблдон. Единственное, что ее там заинтересовало, это туалеты. В клубе она замучила всех рассуждениями о текстах и подтекстах. А потом наступило такое время, когда они с Найджелом даже ссориться перестали. Им не о чем стало спорить. Оставшись наедине в его квартире, они холодно и механически занимались любовью. Однажды после этого он повернулся, печально взглянул на нее:

— Ты сейчас была далеко отсюда. Правда?

Глаза ее наполнились слезами.

— Прости меня.

И все же, когда он ее оставил, она очень по нему тосковала — по его теплу, по ощущению его тела. Она скучала даже по вечеринкам, на которых они бывали вместе.

За утешением Рэчел обратилась к театру. Последний год в Центральной школе искусств дал ей очень много. Она все больше овладевала актерским мастерством, а вместе с ним пришла и уверенность в себе.

Рэчел как-то не думала о том, что ее обучение когда-нибудь закончится, поэтому, услышав разговоры преподавателей о выпускном спектакле, она словно внезапно очнулась от глубокого сна. Что же ей делать, когда все это закончится?

Наверное, можно выйти замуж. Однако сама мысль об этом вызывала протест. Ей только исполнился двадцать один год. И она еще не готова продать себя за спокойную обеспеченную жизнь. Но что же еще остается? Выбор у нее невелик — либо выйти замуж, либо вернуться домой и жить с родителями.

Внезапно ей пришло в голову, что она могла бы работать в театре. Эта мысль показалась настолько неожиданной… и в то же время столь очевидной. Как она сразу об этом не подумала! Единственным препятствием может оказаться отец. Он ни за что не согласится — он ведь с самого начала дал ей это понять. Ну что ж, если сам не захочет смириться, придется найти кого-нибудь, кто его убедит.

На выпускной спектакль пришла вся их семья. Приехали родители из Манчестера, и брат отца из Сэрбитона, и дядя Альберт из Уэмбли с двумя своими сыновьями. Играли «Укрощение строптивой», Рэчел — в роли Кэйт. Она знала — оттого, как она сыграет, зависит ее дальнейшая судьба. На спектакле присутствовали влиятельные театральные антрепренеры. Кроме того, в зале сидел ее отец. От него тоже очень многое зависело. Если удастся произвести на него впечатление, убедить в том, что она хорошая актриса, тогда дорога в будущее для нее открыта.

Она играла хорошо и сразу это почувствовала по тому, как держала в руках зал. Она могла заставить зрителей смеяться, потом внезапно замолчать и затаить дыхание, а в следующий момент за одну секунду снять напряжение. Она ощущала себя центром вселенной, жизнь которой зависела оттого, что делала она.

Ей показалось, что спектакль длился всего несколько минут. Занавес опустился. В тот же момент раздался гром аплодисментов. Вызовам, одобрительным возгласам, казалось, не будет конца. Она была в своей стихии.

Первым за кулисы пришел дядя Альберт. Он застал ее еще в гриме, рыдающей в бумажную салфетку.

— Что случилось? — Он обнял ее. — Ты была просто великолепна.

— Я это знаю, — всхлипывая, проговорила Рэчел.

— Так в чем же дело?

Она вытерла слезы.

— В отце. Ты же знаешь, он не хочет, чтобы я стала актрисой. Он и сюда-то меня послал только для того, чтобы потом выдать замуж.

Дядюшка добродушно улыбнулся:

— А у тебя кто-нибудь есть на примете?

— Был, но мы с ним расстались. Теперь я хочу заниматься лишь тем, что делала сегодня вечером.

Альберт Файнер встал, выпрямился и направился к двери.

— Оставайся здесь, — приказал он. — Пойду попробую поговорить с твоим стариком.

«Что толкает меня на это? Какая сила?» — Рэчел спрашивала себя об этом каждый раз, отправляясь на новые гастроли. Поезд только что отошел от Юстона. Как всегда, перед ней встала проблема — где остановиться. Они направлялись в Бирмингем, один из самых нелюбимых ею городов. Опять отель «Миллгейт»! Овсянка там всегда сварена комками, а чтобы зажечь газовую горелку, надо опустить в специальное отверстие монетку. Она вспомнила свою уютную лондонскую квартирку. Нет, я точно не в своем уме, решила Рэчел.