Юлия Добровольская - Лиловая подводная лодка

Прошла неделя. Я жила на автопилоте: занятия в институте, абитуриенты дома, перевод искусствоведческой статьи в каталог и научной — в журнал.

Мои чуткие друзья решили не оставлять меня одну и забрали на выходные — а их свалилось целых три дня по причине праздников — на свою дачу. На ту самую дачу, уезжая с которой я была подобрана на большаке Олегом…

И вот мы сидим и потягиваем водку.

После сорока мы как-то незаметно отдали предпочтение этому чистому — в отличие от сомнительного происхождения вин — напитку. А вином пробавлялись лишь по случаю, когда позволял кошелек, и покупали что-нибудь подороже и пофранцузистей — дабы не рисковать здоровьем.

— Вернется, — в который раз сказала Ирка. — Кишками чую, вернется, — добавила она для убедительности.

— Когда?! — возопила я в небо. Получилось, правда, в дощатый потолок.

— Когда надо, тогда и вернется. — Это должно было служить успокоением для меня.

— А мне надо сейчас.

— Это тебе надо. А ему не надо…

— Почему это ему не надо?

— Потому, что оканчивается на «у»…

— Нет, договаривай! — лениво завелась я.

— Да ладно… Расскажи лучше, что в нем такого? Он что, лучше твоего Сережки?

— При чем тут Сережка? — Сережка — это мой муж. Бывший, разумеется.

— По Сережке ты так не убивалась.

— С Сережкой просто все кончилось. Чего убиваться-то?

— Ну ладно, а тут что?

— Тут любовь.

— А-а… Любовь… Тогда понятно…

— Все-то тебе понятно…

— Ну а чего ж непонятного? И он конечно же… — Ирка чиркала отсыревшей спичкой по отсыревшему же коробку, обе наши зажигалки разом, не сговариваясь, издохли. — И он конечно же волосатый…

— Да! Он конечно же волосатый!

— Ф-фу!.. Какая гадость! Что у тебя за вкус!.. Всегда удивлялась…

— Дура ты. Что такое гладкий мужик? Это ж баба, а не мужик. А у моего запястья даже с внутренней стороны волосатые…

— И грудь, конечно…

— Конечно.

— И живот…

— Еще как.

— Ф-фу!.. Какая гадость.

— А ты пробовала?

— Что?

— Ну… волосатую грудь пробовала?

— Бе-е-е… меня сейчас стошнит!

— Нет… у тебя дефект, ей-богу! Может, ты розовая?

Ирка, так и не прикурив свою замученную сигарету, заплакала.

— Ты что? Ир?

— Ничего… — хлюпнула она.

— Ну ладно тебе. — Я попыталась высечь для нее огонь, но у меня тоже ничего не получилось.

Я поднялась и неровной походкой пошла к буфету. К счастью, там лежала упаковка спичек. Они загорались на раз.

Ирка раскочегарила сигарету и сказала: налей.

Я налила. Бутылка закончилась. У нас, конечно, было с собой еще, но эту-то мы вдвоем…

Мы выпили и закинули в рот по куску соленого хрустящего — из прошлогодних Иркиных заготовок — огурца. У нее всегда отменные огурцы и помидоры. И всегда — до следующего урожая.

Она прожевала и посвежевшим голосом сказала:

— Это я просто тебе завидую…

— Да ладно… престань…

— Да. Завидую. У меня ж женского счастья так и не было… — И вдруг завыла в полотенце. Я переждала этот короткий приступ.

— Идиотка. Сама себя урыла, — сказала она с совершенным французским прононсом. — Сначала пеленки с кандидатской вперемежку, потом гарнитуры, потом дача, машина… вот эта вот… — она ткнула пальцем на видневшийся в окне капот, — вот эта вот великолепная «семерка». Почему нас не учили быть женщинами?.. Вот тебя учили?

— Меня нет.

— Ну, у тебя крови литовские, а вы народ европейский, цивилизованный… Твоей маме, поди, в голову не пришло бы утюг чинить поломанный… Не-е-ет. А я вот все умею… — Она снова повыла немножко, просморкалась и продолжила: — И вот это вот мое счастье… — она ткнула тем же пальцем в то же окно, только чуть левее, откуда прямо на нас смотрела… смотрел зад ее благоверного супруга, ковырявшего истосковавшуюся по ласке крепких хозяйских рук, радостную весеннюю землю, — вот оно тоже все умеет, блин! Кроме одного… У-у-у-у… — Новый приступ, но уже на исходе. — А моя маменька, думаешь, знала, что такое женское счастье? Ни фига! Прежде думай о Родине, а потом о себе. А в постель ложатся, только чтобы детей делать, смену достойную… Сделали, как положено, троих, чтобы не только воспроизвести, но и приумножить…

— Да брось ты! Ты утрируешь…

— Что?! Мне мамуля говорила после Маришки: вот отдохнете пару лет и третьего рожайте. Я: мам, зачем, я и на второго-то по нужде пошла. А она: время такое, доча, рождаемость падает, и война много жизней отняла у страны… Ну ты представляешь?! Я стране детей должна рожать! А она мне будет в месяц платить сто пять…! — Ирка выругалась в рифму, у нее это легко и как-то ловко получалось. — А через пять лет по пятерке добавлять…! — Она опять ругнулась, тоже в рифму, но уже по-другому. — И хрущевку двухкомнатную даст… может быть… когда троих рожу. Хорошо, времена другие нынче, заработать можно… если есть чем. Да и то — полулегально. Я ж только с репетиторства да с левых переводов и имею себе на трусы да на прочие прелести… Да что я тебе рассказываю!.. Налей.

— Давай Васятку подождем.

— Перебьется! Налей!

Я открыла новую бутылку «Гжелки».

— Вот скажи, как у тебя так получилось?.. Росли вместе, учились вместе, работаем вместе… а у тебя все не как у людей… На дачах ты не ломалась, банки не укупоривала сотнями, ни на чем не экономила. Жила, как хотела…

— Вот то-то! Как хотела! А ты жила, как твоя родня хотела. Кто тебя за Васятку выдал? Родня. Кто тебя рожать заставлял, когда ты поняла, что фигня, а не семья у тебя, политически-экономический альянс… кто? Родня! Кто решал, уйти тебе к любимому или остаться в болоте?.. Дальше продолжать?

— Ты права, мать! Выпьем за мое несостоявшееся счастье!

Она опрокинула в рот рюмку и поперхнулась, пришлось пару раз по спине хрястнуть.

— К чему бы это? — сказала она, прокашлявшись.

— Может, к тому, что еще не все потеряно?

— Думаешь?

— Попробуй!

— Это в мои-то годы?.. хотя… Ты что, моложе, что ли?.. Ты вон толстая, а я даже после двоих всего на три кэгэ поправилась. Как я, сойду еще для таких дел?

— Во-первых, я не толстая, а полная. У меня, между прочим, ничего нигде еще не висит. И-ик!.. Во-вторых, тощая корова — еще не лань. А в-третьих, для каких это таких дел? Тебе любовь нужна или любовник? И-ик!

— Ты права, — сникла Ирка. — Не получится у меня никакой любви. У меня этот орган, которым любят, отсох давно. А любовник… Вон Карен Владленович с сентября клеит. Хоть сейчас бери. Тридцати нет.

— Карен? К тебе?..

— Да! Ко мне! — Ирка задрала подбородок и выпятила невыдающуюся грудь, изображая достоинство королевы. — А что ты так удивилась?

— Ир! Ты дура или прикидываешься? Ты ж у него руководитель кандидатской.

Ирка посмотрела на меня и протрезвела.

— Точно! — Она расхохоталась так, что я думала, у нее истерика началась.