Виктория Васильева - Обретение счастья

Влюбленные шли от станции метро сначала по улице, по которой то и дело со звоном проносились трамваи, а потом повернули направо и оказались в тихих кварталах, где не было трамваев и троллейбусов.

Прекрасно ориентировавшаяся в любом городе, Ольга на этот раз ощущала себя ведомой, увлекаемой в дебри, заманиваемой в чужой замок. Она с волнением понимала, что не запоминает дорогу, что не найдет пути назад.

Что этого пути просто нет…

Дом из красного кирпича был построен в начале века. Но едва Ольга оказалась в подъезде, как поняла, что в недавнее время вся внутренняя часть дома претерпела разительные изменения.

Алексей подтвердил ее догадку.

— Видишь, здесь всего три этажа, но лестницу перепланировали, сделали более широкой, а из каждой коммуналки, выходившей на этаж, получилось по три отдельные квартиры. Причем, планировка довольно удачная. Сейчас сама увидишь.

На стене в прихожей висели бинокль, компас и пара моржовых клыков. «Папа привез из Арктики», — пояснил Алексей.

Он помог девушке снять куртку, а когда развязывал шнурки ее кроссовок, Оля не выдержала, тоже наклонилась, чтобы погладить, поворошить его густые темно-русые волосы.

— Чувствуй себя, как дома. А я сварю кофе. Ладно?

— Ладно.

Но чувствовать себя «как дома» в этой квартире было невозможно. Ольга поразилась, как много может рассказать жилище о людях, в нем обитающих. Даже когда жильцы отсутствуют. Вернее — именно когда они отсутствуют.

Ей стало даже немного жаль, что этих интерьеров не видит Татьяна. Уж она-то сумела бы сочинить «драму вещей»! «Нужно будет подсказать ей идею, а вдруг пригодится», — подумалось Оле.

В квартире не было комнат с «фиксированными» функциями. Не было ни гостиной, ни спальни, ни кабинета…

Три небольшие комнаты были объединены не только общей «топографией», но и созвучием характеров их обитателей. Однако на первый взгляд все три помещения были разительно непохожи друг на друга.

В самом большом из них стоял огромный двухтумбовый письменный стол, на котором возвышался старинный письменный прибор из белого и серого мрамора с небольшой бронзовой фигуркой Атланта, поднимающего небесный свод.

Одну стену — сплошь занимали стеллажи, заполненные самыми разнообразными книгами и журналами. Энциклопедия Брокгауза и Эфрона соседствовала с «Большой советской». Журналы по физике, геологии, географии не давали никакой возможности точно определить род занятий того, кто ими интересовался.

Портрет хозяина этой комнаты висел тут же, на стене. Мужественное лицо с тихой доброй улыбкой совсем не напоминало лица Алексея. Только в глазах светилось знакомое выражение любви ко всему миру.

Ольге почему-то захотелось повертеть старый, поблекший глобус, и она дотронулась до слегка пыльной поверхности. Земная ось заскрипела, шар повернулся, однако не впал в бездумное вращение: было ясно, что глобус поворачивали редко и не для забавы.

— Оленька, кофе готов! — голос слышался из коридора. — Выпьем в маминой комнате.

— Иду, — ответила Оля и пошла на голос.

Едва ступив на порог соседней комнаты, она поняла, что именно здесь удобнее всего пить кофе.

Невысокий резной столик с наборной столешницей был словно специально создан для этого занятия. Алексей уловил направление взгляда девушки.

— Это бабушкин столик. Любимый предмет женщин нашей семьи, — помолчав, он добавил, — надеюсь, и тебе он будет нравиться.

— И сервиз чудесный…

Она держала в руке небольшую изящную чашку с тонкой голубой росписью.

В маминой спальне не было традиционной широкой кровати, что несколько удивило Ольгу. Обстановку составляли тахта и два кресла. Шкаф был встроен в стену, а потому почти не заметен: дверки были оклеены обоями. Не существовало здесь и вездесущего будуарного зеркала. Ольга не удержалась и задала вопрос:

— Твоя мама не любит зеркал?

— Она убрала зеркала, когда арестовали папу. Не могла видеть собственною отражения. Ей казалось, что она в одночасье поседела и постарела лет на двадцать… Зато она развесила фотографии.

Портреты в больших и маленьких рамках, групповые фотографии, запечатленные на пленку сцены из балетных спектаклей… Ольга устала всматриваться в детали и наловчилась сразу же выхватывать одно лицо. Молодая, очень красивая женщина, одетая в чуть романтичном стиле пятидесятых годов. Она же — в пачке и пуантах, почти неотличимая в ряду других балерин…

— Леша, почему твоя мама танцевала в кордебалете? Почему она не стала солисткой — не хватило данных?

— Мне сложно судить, тем более, когда речь идет о матери… Понимаешь, Оля, моя мама умеет быть только ведомой, покорной, любимой, если хочешь. Она абсолютно не научилась проявляться по-настоящему, как личность. Она хорошо себя чувствует только в растворенном состоянии — в чьей-то жизни, в кордебалете. Она нигде не солистка.

— Ты… Осуждаешь ее?

— Нет, пытаюсь понять.

— Она очень любила твоего отца?

— Она так и не научилась без него жить. Не смогла. Живет только воспоминаниями. Но, по-моему, любовь — это когда двое равны, когда они дарят друг другу свои миры. А у мамы этого мира, наверное, и не было.

— А может быть, суть женского существования — именно разлиться в судьбе другого человека?

— Не знаю, Оля. Мне кажется, что тебе это вряд ли удалось бы. И мне очень нравится это твоя черта.

— Какая?

— Цельность натуры.

— Ты преувеличиваешь, — она рассмеялась.

— Оля, я люблю тебя…

Спелые каштаны глухо ударялись о застеленный мертвыми листьями асфальт. И Оле подумалось, что природа так преднамеренно устроила, чтобы хрупкие нежные плоды не разбивались. Темнело быстро и бесповоротно.

— Мы не будем включать свет, Оленька? Правда? — он перешел на шепот.

— Но я ведь еще не видела твоей комнаты…

— Ты увидишь ее утром.

Алексей взял Ольгу на руки и понес сквозь одному ему знакомое пространство в бархатную черноту дверного проема.

Кофе со специями… Экзотический, терпкий привкус. И дремоты как не бывало. Хотя ее и на самом деле «не бывало».

«Чужой дом, обжитый, согретый дыханием другой женщины. Та, первая, его создала. Я здесь пришелица», — мысли приходили невеселые, но Ольга была спокойна, как бывают спокойны изваяния, увенчавшие чью-то жизнь.

Когда-то муж сказал ей: «Знаешь, Оленька, пожалуй, я никогда не любил Аннушку. Теперь, когда ты рядом, я понимаю это со всей очевидностью… Но если бы она не ушла в мир иной, я не смог бы ее оставить».

Та женщина была разлита в его жизни. Она дополняла мужа и могла существовать только в единстве с ним. В их общем доме, ей, Ольге, никогда не будет уютно. Она чувствовала себя чужеродной, как модерновая пристройка к готическому собору.