Галина Яхонтова - Черная роза Анастасии

— Тише, это просто полнолуние. Ох, черт, я забыл задернуть шторы. Ну все, родная, все… Я с тобой.

— Ой! Больно! Мне больно! Мне страшно… Спаси меня…

„Вольво“ мчал по ночной Москве, не встречая на своем пути ни преград, ни светофоров: все они мигали предупреждающими и тревожными янтарными глазами, освещая желтые листья на деревьях и на тротуарах.

Шел мелкий дождик. Отсветы расплывались на асфальте, будто зажженные бакены, а не светофоры.

Желтый — это не цвет измены, это цвет боли и страдания. Желтый — самый страшный цвет.

Евгений вел машину так быстро, как, наверное, не смог бы и водитель „скорой помощи“ с сиреной.

Огромное здание было освещено, как показалось Насте, тоже желтым светом. В приемном покое ее быстро осмотрели и перевели в предродовую палату. Она успела заметить, как Евгений о чем-то договаривался с администрацией. Наверное, о том, чтобы после родов ее с ребенком положили в отдельный платный бокс. Она не слышала его слов, даже обращенных к ней.

— Настенька, я хотел присутствовать… Но они говорят, что все случится очень скоро, что я просто не успею переодеться в стерильную одежду. — Он тихонько сжал ее ладони, похолодевшие пальцы. — Ты держись. Я буду здесь. Ты помни, что я здесь, совсем рядом.

Настя ничего не ответила, потому что боль отключила мозги, превратив ее в тупое страдающее создание.

Акушерки и медсестры умыли ее и переодели в чистую рубаху, похожую на те, в которых возводят на плаху. Она ничего не замечала, катаясь по кровати и кусая до крови губы.

Появилась женщина в белоснежном одеянии с красным крестом на головном уборе и, что-то шепча, осенила Настю крестным знамением.

Краем сознания Настя уловила, что это монахиня, усмирившая плоть и никогда не рожавшая сама, но пришедшая облегчить ее страдания.

Монахиня не мешала медицинским манипуляциям. Она стояла чуть в стороне и произносила слова. Странно, но Настя слышала их. Ее душа была способна в этот час слушать только молитву, словно отделяясь от тела, которое корчилось в непереносимых муках.

„Дева прекраснейшая, мудрая, пречудная, святая великомученица Екатерина! Всю эллинскую мудрость совершенно изучивши, ораторское искусство и философию, и врачебную науку хорошо узнав, просвещения большего ты возжелала, уверовав же во Христа, в видении узрела Предвечного Младенца на руках Его Пречистой Матери, даровавшего тебе перстень бессмертного обручения с ним. Лютые затем муки претерпев, тяжкие удары и жестокие раны, и мрак темничный и членов раздробление на колесах, силою Христовою ты от всего этого исцелена была. На казнь же идя, так молилась ты, великомученица преславная: „Господи, Иисусе Христе! Тех, елицы призовут мною всесвятое имя Твое, исполнит во благих прошение всего, еже на потребу им, да от всех воспевается величие Твое вовеки“. Женам, мучимым болезнями рождения и на помощь Тебя призывающим, заступление являя, ты, Екатерина святая; поэтому и ныне с любовью и благоговением молящихся тебе, и с верою теплою, и слезами от всего сердца прибегающих к тебе жен, не отринь, поспеши им на помощь и освободи их от трудных родов, чтобы, родивши детей, оне в страхе Божием воспитали их, благодаря тебя, Екатерина преславная, за помощь, явленную им, и славя за тебя Бога со всем домом их. Аминь“.

Анастасия лежала на столе и ее ноги, вставленные в приступни, дрожали. И все тело содрогалось, сотрясалось, словно она — сама Мать-Земля, нутро которой бередят лавовые расплавленные массы.

Уже не было ни больно, ни страшно. Она находилась как бы вне пределов, в которых бывает больно или страшно. А еще точнее, ей было так больно и так страшно, что она уже не чувствовала ничего.

— Дышите! Теперь тужьтесь! Так… Хорошо. Эх, не успели! Что же вы?..

— Еще, мамаша, еще. Ему же дышать нечем! Переведите дух и работайте, помогайте нам.

И Настя помогала, расходуя неизвестно откуда подоспевшие силы. Она чувствовала, как сквозь нее, из нее, вне ее проходит что-то, ощутимое так, как, очевидно, игла ощущает нитку. Оно движется сквозь тебя, словно сквозь змею на всем протяжении ее тоннелеобразного тела пробегает мышь, раздавливая внутренности и раздвигая ткани. Тихонько потрескивает кожа, словно рвется, лопается мокрое вискозное полотно. С отвратительным звуком. Пальцем по стеклу — и то мелодичнее.

И вот показалось что-то сизое, цвета внутренностей, каким бывают только новорожденные и еще разве что кишки самурая, который решился на харакири.

— Быстрее! — Это уже не Насте. — Так, трубку берите.

Молоденькая акушерка начала обихаживать ребенка. Настя была не в силах повернуть голову в ту сторону, потому что потеряла сознание…

К счастью, кровотечение удалось остановить. Но она ничего не чувствовала. Она улетела в иные миры. Она со страшной скоростью пролетала сквозь нутро бесконечной змеи, расталкивая стенки трубы, кишки, артерии… Она видела свет на выходе из этого одномерного мира.

Но потом все „картинки“ оборвались, и Настя очнулась на койке, подключенная к капельнице, из которой в вену сочились кровавые капли. Рядом сидела монахиня. Но не та, что читала молитву в предродовой. А другая, юная, почти совсем девочка.

— Я сестра Варвара, — представилась она.

Анастасия хотела что-то сказать, но она остановила ее жестом.

— Супруг ваш передает поклон и благодарит за сына, — сообщила сестра Варвара. — Я сама медсестрой в миру была. А тут за родильницами хожу, которые тяжелые. Вы, если просьба какая, ко мне обращайтесь. Я неотступно к вам приставлена.

Она говорила тихим голосом, умиротворяющим и успокаивающим.

Настя блуждала глазами по стенам. Они были белые, как „этот“ свет. И подоконники были белые, сиротливые. А окна без штор, за ними открытое пространство, такое неожиданно огромное, каким оно, наверное, кажется существу, впервые приходящему в мир.

Она стала искать взглядом колыбельку. Сестра Варвара перехватила этот взгляд и объяснила:

— Малыша вашего принесут скоро. Он слабенький, потому что большой — четыре пятьсот. И пуповиной был обвит.

В городе продолжалась осень. Листья срывались с деревьев, балансируя над бездной, кружились, парили, уносились с ветром. Все они цвета боли.

— Спите, Анастасия. Вы совсем обессилели.

… Матерь Мира спускается к ней с небес. Она возлагает руки на ее чело и молчит. Но Настя знает, что это она: Гера, Изида, Орифламма, Богородица, Мадонна…

Они общаются непостижимым образом — без слов, знаков и жестов. И Настя понимает, что посвящена в новое духовное звание — в „орден земных матерей“.

Проплывают светила, созвездия, планеты, туманности. Облик Матери Мира отдаляется все больше и больше…

Когда Анастасия открыла глаза, то увидела, что медсестра, обликом напоминающая богиню, держит на руках белый сверток. Она осторожно положила свою ношу на постель и неслышно удалилась.