Галина Яхонтова - Черная роза Анастасии

И они остались вдвоем: Настя и ее сын. Вернее, втроем, но сестра Варвара была неощутима, поскольку мать и дитя соединены изначально. И как бы далеко друг от друга они ни находились, все равно они будут частями одного целого.

Он не открывал глазки, но тихонько почмокивал губами. Настя вглядывалась в крошечное личико и улавливала несомненное сходство с чертами лица своей мамы, его бабушки, с которой внук никогда не встретится. Сестра Варвара помогала ей обмыть грудь и приложить к соску ребенка. Он сделал несколько сосательных движений, и Настю охватило невероятное блаженство. Но оно казалось уже когда-то испытанным.

„Где, когда?“ — мучительно старалась вспомнить Анастасия.

„Ах, да. Это ведь та же неведомая энергия, прана, которая бурлила во мне во время недавнего гипнотического сеанса. Это ведь электрический ток той же силы“.

И она снова чувствовала в себе такую мощь, что готова была творить чудеса. А разве она уже не сотворила чудо, произведя на свет это живое существо?..

— Сосет он очень слабенько. — Сестра Варвара опытным взглядом заметила то, чего не способна была увидеть молодая мать. — Совсем слабенько…

— Он ведь такой крошечный… А почему у него личико сизоватое, сестра Варвара?

— У новорожденных так бывает. Особенно у крупных… Но вот сосет он плоховато.

Настя не слушала ее, занятая своими новыми ощущениями. Она чувствовала, как душу ее переполняет новая любовь, совсем не такая, которая жила в ней, когда она вынашивала сына. Он родился и призвал на землю целую вселенную новых чувств.

За окнами вечерело. Небо становилось выше и прозрачнее. Даль приобретала нежно-фиолетовый оттенок.

И Анастасия увидела, как из глубины космоса появилась первая звезда. Она сияла ровным и спокойным светом.

Ночь прошла спокойно. Это была первая спокойная ночь за несколько месяцев. Настя спала крепко, без сновидений. А на рассвете проснулась и увидела, что за окнами падает снег. От огромных пухлых хлопьев за окном палата стала еще белее. Все пространство было переполнено светом — бледным, со слегка сизоватым оттенком.

Сестра Варвара дремала, сидя в кресле. Она казалась святой и бестелесной. На столике у изголовья лежала записка:

„Родная моя!

Я очень счастлив, что у нас теперь есть сын. Поздравляю тебя и горжусь тобой. Начинаю готовить дом к приезду нового жильца. Хотел передать тебе розы, но мне не позволили. Так что попробуй представить, что они все-таки стоят на подоконнике твоей палаты: пять алых роз. Длинноногих, как ты, моя любимая. После обеда постараюсь к тебе прорваться: может быть, пропустят.

Отдыхай и набирайся сил: ты совершила фантастическую работу, может быть, самую главную в жизни.

Я целую тебя. И очень люблю.

Твой Евгений“.

Настя лежала, окруженная снежной белизной, и ей грезились алые розы на фоне снегопада. Сквозь дрему она думала о том, что у ее ребенка есть отец, который любит его, и у него есть крестный отец, который готов привести его к святому таинству.

Она снова заснула…

… Мама бесшумно вошла в палату. Она прошла сквозь предметы, находящиеся в комнате, и надолго остановилась у окна. Потом прикоснулась ладонью к розам, и они увяли, опустили головки одна за другой…

Снег на улице шел, не переставая. Снежинки таяли, едва достигнув земли, но все равно падали, подчиняясь силе всемирного тяготения. Они не знали, что их время еще не наступило.

Через несколько часов Настя проснулась, разбуженная, словно внутренним будильником, чувством внезапной тревоги. Оно пришло из ниоткуда, подступило, как горький ком подступает к горлу.

— Пробудились, Анастасия? — спросила сестра Варвара. — Сейчас я схожу за пищей для вас.

— Пищу? Мне? — Она забыла, что не ела со вчерашнего вечера.

— Вам нужно подкрепиться.

— Сестра, а почему не приносят сына? Его ведь еще не приносили сегодня?

— Еще не приносили.

— Неужели он до сих пор не ел? Он же голоден?

— Наверное, его накормили, Анастасия. Не хотели тревожить вас: вы ведь очень слабы.

— Я тревожусь, сестра Варвара. Я волнуюсь.

— Вы будете волноваться за него еще много лет, отныне — и вовеки веков.

Сестра Варвара вышла из палаты. Анастасия заметила, что походка у нее под стать облачению: она передвигается как бы вся, сразу, невозможно определить, с носка или с пятки она ступает, какое движение при этом совершает плечо или бедро. У нее походка ушедшей из мира.

Из Настиного тела уходила так долго обитавшая в нем боль. Она сама была словно выздоравливающий ребенок.

А на окне стояли невидимые алые розы.

Дверь открылась, впуская высокого сильного мужчину с седыми висками и суровым лицом. Он был одет в зеленый бактерицидный костюм с короткими рукавами, обнажающими крупные и ловкие руки. Настя догадалась: „Хирург“.

— Здравствуйте, Анастасия Филипповна. — Он произнес эту ничего не значащую фразу как-то уж очень официально.

— Здравствуйте… — Снова тяжелой волной набежала тревога.

— Я профессор Нечаев.

— Слушаю вас…

— Анастасия Филипповна, будьте мужественной… Мы не смогли его спасти… Мы сделали все, что было в наших силах.

Настя ничего не понимала: „Кого спасти? Что сделали?..“

— Почему? — нелепо спросила она.

— Когда принимались роды, молодая акушерка совершила роковую оплошность. Она не сумела прочистить как следует дыхательные пути ребенка. А в результате спустя сутки развился отек правого легкого.

— Он… Где он? Я хочу его видеть! Принесите его ко мне! Он голодный! Он плохо брал грудь! Принесите его! — Она пыталась вскочить с постели, но профессор удержал ее, и она обмякла, упала на подушки, чувствуя, как внутри не тела, но души материализуется камень. В него превращается сердце… Наверное, достигла цели противоестественная для женщины фраза: „Будьте мужественной“.

— Настя, — обращался к ней профессор, теперь совсем неофициально, по-отцовски, — Настенька, поверьте, мы ничего не смогли сделать. Ничего. Я очень сожалею, милая.

Она хотела заплакать — и не могла. Сердце не хотело отдавать каменные слезы.

— Настенька, я понимаю, что вам не станет легче от моих слов. Но… Но я чувствую вашу боль. Потому что мне тоже пришлось потерять сына… Он погиб в Афганистане. Ему было девятнадцать.

Настя обвела почти незрячими глазами комнату.

… Алые розы на подоконнике… Их шесть… Или четыре…

А снег, первый снег уже растаял. Почему-то он приходит, принеся радость, а уходит, оставляя с потерей… Так ведь уже было, было!

А у дверей стояла сестра Варвара. И что-то тихонько потрескивало. Светилось неугасимо. Горело и оплывало.

В доме было тихо, как на кладбище. А за окнами кричали вороны. Начиналась зима. Первые морозы сразу объявили о своих правах: минус восемнадцать, словно это не конец ноября, а начало февраля.