Виталий Ковалёв - Любовь, любовь, любовь...

Чуть позднее на берегу я снова вижу эту парочку выходящей из воды — её, пышнотелую, в голубом купальнике, и его, мускулистого, загорелого «мачо». Они тоже садятся на велосипеды и едут впереди меня. Но вот женщина увеличивает скорость и далеко отрывается от своего спутника. Минут через пять она подъезжает к полноватому мужчине, который её тепло целует, а она, наклонившись над детской коляской, что-то там подправляет. Мне становится понятно, что это муж и жена. А вскоре подъезжает и «друг» её мужа, с которым она «купалась» в море, и все они начинают играть в волейбол. Я оставляю эту «идиллическую картину» позади и отправляюсь дальше.

Вот на велосипеде едет девушка и разговаривает вслух. Но это не сумасшедшая. Просто она говорит по телефону, который прикреплён к её уху под волосами. Её майка вся в искусной имитации разрывов, кажется, что девушка только что вырвалась из рук маньяка.

Проезжает мимо на велосипедах группа иностранцев. На всех велосипедные защитные шлемы, налокотники, наколенники, велосипедные перчатки и очки. Я, лишённый всей этой амуниции, в своей майке и шортах похож на местного туземца, проезжающего мимо приезжих белых людей. Но мой велосипед с воздушным амортизатором в сто раз лучше, чем их велосипеды.

Атлетически сложенные парни делают пробежку вдоль моря. Глядя на них, не столь атлетически сложенные мужчины расправляют плечи и подтягивают животы. Но они быстро забывают об осанке и приобретают прежние очертания. Их и так любят.

А вот прямо в воде стоит лавка, на её спинке, поставив ноги на сиденье, заливаемое волнами, сидит девушка и плачет, глядя в море. А чуть поодаль гурьба малышей занята постройкой замков и тоннелей. Совершенно голые, только на девочках блестят бусики и серёжки, они заняты важными делами: носят в ведёрках воду из моря, кидаются мокрым песком, ищут янтарь среди ракушек, «плывут» по мелководью, перебирая руками по дну и шлёпая ногами по воде с отчаянными призывами, чтобы их мамы на берегу на них посмотрели. Выпятив загорелые животы, дети сосредоточенно лижут мороженое, кричат, смеются, плачут, отнимают что-то друг у друга и смотрят на меня огромными глазищами, когда я проезжаю мимо. Ко мне подбегает голый крошечный мальчуган.

— Я не просто так кидаю песок в воду. Я прогоняю чужие корабли! — сообщает он мне доверительно.

— Молодец! — говорю я ему серьёзно и еду дальше вдоль моря, что раскинулось, как любимая книга, у которой нет конца.

В нашей Художественной школе появилась новая ученица — Наташа. Только и слышно было, что она, учась в девятом классе, уже превосходит лучших учеников 11-го, выпускного класса. Но так получалось, что мне ни разу не удавалось её встретить. Наша школа и Академия художеств располагаются в одном старинном здании. Таинственные коридоры, лестницы, ведущие под крышу, где находятся мастерские. Сквозь высокие готические окна на всё падает загадочный свет витражей. Проходящие в этом свете окрашиваются в причудливые цвета и словно распадаются на кусочки яркой мозаики.

Я встретил её в пустом коридоре, она шла мне навстречу. Светло-русые волосы, длинная коса до пояса, за стёклами очков внимательные серые глаза, и на губах лёгкая усмешка. Рубашка на груди расстёгнута до опасного предела, потёртые джинсы в краске. Она прошла мимо, и на меня пахнуло прохладой весенних листьев. Или это ветер влетел через открытое окно, за которым шумели деревья? А ещё я почувствовал запах масляной краски и сигаретного дыма.

Потом мы часто виделись в узких коридорах, переходя из помещения в помещение. И неизменно я замечал чуть насмешливый взгляд, но ни разу не слышал её голоса. Прошло около месяца, и я стал часто встречать Наташу. у окна возле нашей мастерской. Я выходил в перерыве в коридор, и каждый раз видел её стоящей у стены с книгой. Меня заинтересовало, что же она так увлечённо читает. Ведь книгу-то она держала в руках перевёрнутой «вверх ногами».

— Интересная книжка? — спросил я её, заглядывая в книгу. — На каком языке написано?

Она подняла на меня глаза, сверкнула тонкая золотая оправа её очков.

— Наконец-то ты догадался! — сказала она, смеясь, и сделала движение, как будто хотела стукнуть меня книгой по лбу.

Мы подружились, стали встречаться и… полюбили друг друга. Тёплая, ранняя весна была в разгаре, в воздухе был разлит аромат клейких липовых листьев. Как хорошо дышится, когда впереди лето, а любимые глаза так близко! Мы уезжали в лес, целовались, рисовали и возвращались в темноте. Шли по асфальтовой дороге, освещённой фонарями, под звёздами, между двумя тёмными стенами лесного парка. Всё только начиналось!

Но пришёл странный день. Я ждал её в парке и, наконец, увидел идущей в самом конце аллеи. Она была очень далеко, но у меня при виде её упало сердце. Походка, взгляд — всё говорило о страшной беде. Я стал допытываться, что случилось. Но она успокаивала меня, говоря, что всё хорошо. Однако лицо её было бледным и несчастным.

— Я хочу подарить тебе блокнот, — сказала она, протягивая мне свёрток.

Я развернул пакет, достал из него красивый небольшой блокнот и, открыв его, прочитал на первой странице:

«Будь счастлив!»

Наконец она успокоилась, посмотрела мне в глаза и, взяв за руку, сказала: «Пошли! Не будем думать ни о чём плохом».

Я был уже студентом Академии художеств, а она продолжала учиться в школе. Мы виделись каждый день после занятий, а летом я приезжал к ней на практику. На целые дни мы уходили в поля, в леса, а возвращались затемно. Но вот пришёл последний день практики, завтра — смотр, а у неё не хватало одной композиции. Было уже темно, мы спускались с покатой вершины холма в низину, залитую, как чаша, туманом. Туман доходил нам до колен, потом до пояса, и вот мы уже шли по грудь в тёплом тумане.

— Давай ляжем и посмотрим, как там, под туманом, — сказала она.

Мы легли на траву, смотрели вверх, и ничего уже не видели наши глаза…

— Ты успеешь? — спросил я её.

— Конечно! Я всё уже придумала. Я могу сделать эту работу с закрытыми глазами.

Она стала рисовать рукой в воздухе, поднимая её всё выше, а рука постепенно таяла в тумане.

Подойдя к школе, мы увидели, что в окнах нет света. Нам сказали, что из-за грозы произошла какая-то авария на линии, и света не будет до утра.

Н. расположилась неподалёку от школы, на лавке под деревом. Светила луна, она установила этюдник и поставила на него холст. И тут стало совсем темно: луна ушла за тучи.

— Как не повезло! — сказал я ей.

— Я всё вижу.

Некоторое время она стояла неподвижно, но вдруг я заметил, что тело её стало дрожать. Она дрожала всё сильнее и сильнее.

— Что с тобой? — забеспокоился я.

Но она не отвечала, словно не слышала моих слов, а потом начала выдавливать масляную краску не на палитру, а на свою ладонь. Она писала сразу маслом без обычного наброска углём. Работала очень быстро, во тьме только поскрипывали металлические ножки этюдника. На холсте проступали серые во тьме, едва различимые для меня пятна…