Ольга Дрёмова - Танго втроём. Неудобная любовь

Остановившись в двух шагах от Кряжина, Марья посмотрела в ту же сторону и в редкие просветы между людьми увидела то, что заставило Кирилла стать белее мела. Укладывая бумажные свёртки покупок в авоську, почти у самых дверей находился её родной дядя, Михаил Викторович Крамской, а рядом с ним — и в этом не было ни малейшего сомнения, — сверкая жёлто-зелёными кошачьими глазами, стояла Шелестова.

Переливаясь богатой блестящей парчой, свежевыпавший снежный отрез искрился золотыми и синими бликами. Больно впиваясь в глаза яркими острыми иголочками, блики неспешно перетекали ледяными струйками остывшего зимнего солнца вниз. С вершины холма Савелию было видно, как, тяжко вздыхая, на самом дне широкой балки, закутавшись в тёплое пуховое одеяло, дышал и ворочался во сне кто-то огромный и уставший. Издалека изумрудные шапки вековых сосен и размашистые подолы бурых елей казались совсем тёмными, почти чёрными. Если бы не яркий лазурный лоскут настывшего декабрьского неба, можно было бы подумать, что мир отчего-то растерял все краски и звуки, став в один миг немым чёрно-белым снимком любительской фотографии.

Широкие самодельные лыжи почти не тонули в рыхлом пухе свежевыпавшего снега; едва слышно поскрипывая, они лишь слегка проминали его поверхность, оставляя позади себя неглубокие прямые полосы. Ритмичное и ровное, горячее дыхание Савелия вырывалось изо рта густым облачком белёсого пара и, осев полупрозрачными кристалликами инеевых сосулек, склеивало жёсткие волоски бороды и усов прочной наледью.

Перекинув через плечо брезентовый ремень старого вещмешка, Савелий поддерживал его левой рукой, одетой в толстые овчинные рукавицы. Залоснившаяся на локтях и вороте промасленная телогрейка была с виду кургузой и не по размеру короткой и вряд ли бы подошла для такого важного дела, как зимняя охота. Но толстые ватные штаны, простёганные по всей длине, прикрывали поясницу чуть ли не до самых лопаток, превращая непоправимый недостаток ватника в ощутимое достоинство. Перепоясавшись толстой верёвкой и нацепив до самых бровей лохматый потёртый от времени треух, Кряжин неторопливо переставлял широкие добротные лыжи и, поглядывая в морозное чистое небо, изумленно пожимал плечами.

Ещё с вечера на улице было почти тепло, и падавший сверху мелкий лёгкий снежок не предвещал никаких неприятностей, но к полуночи он прекратился, и, накрывая Озерки широкими морозными кольцами, на землю стал плавно спускаться холод. Старательно заполняя все уголки и трещинки, мороз заливал деревенские дворы прозрачным ледяным студнем, и, звеня хрустальными осколочками, мёрзлая тишина накрывала деревню стылым покрывалом инея.

Выйдя к ночи на крыльцо, Кряжин ощутил, как горло моментально прохватило обжигающей струёй промёрзшего воздуха, и, глубоко потянув ноздрями, почувствовал, как, жарко склеившись, на какой-то миг они прилипли к носовой перегородке. Сплюнув с крыльца, Савелий провёл сухим рукавом по губам и вгляделся в снег, ожидая увидеть ледяной смёрзшийся шлепок, но темнота была настолько густой и плотной, что разглядеть что-либо было абсолютно невозможно, и, недовольно перекосив губы на сторону, Кряжин потянулся к ручке входных дверей.

— Ядрить твою! — Впустив в дом густое сизое облако пара, Савелий наклонился и, миновав низкую притолоку, плотно прикрыл дверь. — Ишь, чего на улице делается, пронимает ажно до кишок. — Поёжившись, он подошёл к печке и, приложив ладони к белой извёстке, передёрнул плечами. — К утру, глядишь, так настынет, что колодец умёрзнет, надо бы сейчас с вёдрами выйти.

— Да куда же в такую темень! — Закрыв внутренний ставень на крюк, Анна встревоженно обернулась и посмотрела на Савелия. — У нас ещё два ведра стоят полными, авось хватит, а там, смотри, и мороз схлынет.

— А если не схлынет, снова лёд топить, как запрошлый год? — Поражаясь бабьему воробьиному умишку, Савелий недовольно засопел.

— Так на всю жизнь всё одно воды не наберёшься, — тихо произнесла Анна и, съёживаясь под тяжёлым взглядом мужа, умолкла.

— Ты ещё поговори у меня, о чём не понимаешь. — Сложив огромную волосатую ладонь с короткими, будто обрубленными пальцами в кулак, Савелий несколько раз громко хрустнул и, поиграв костяшками, оторвался от горячей стенки печи. — Ты вот что, Анна… Сложи мне к завтрему еды в мешок, так, чтобы, на всякий случай, дня на два — на три. Да не запамятуй об спичках и соли, хотя… ладно, всё остальное я соберу сам, а то, не дай Бог, позабудешь что. — Протянув руку за печку, Кряжин вытащил ружьё, в несколько раз обёрнутое доброй суконной тряпицей.

— Господь с тобой, Савелий Макарович! — Глядя на то, как муж неторопливо разворачивает сложенные уголки суконки, Анна испуганно заморгала, и по её лицу в тот же миг стала разливаться мертвенная бледность. — Что ты удумал, опомнись, ведь замёрзнешь в лесу насмерть на таком-то морозе!

— Вороны на улице, и те рты позакрывали с холоду, а ты раскаркалась! Молчи, тебе говорят, об чём не смыслишь!

Дёрнувшись лицом, Савелий машинально глянул в угол с иконами и, видимо, решив осенить себя крестным знамением, сложил пальцы горстью и даже поднёс руку ко лбу, но, почувствовав на себе оторопелый взгляд Анны, передумал и, резко бросив кисть книзу, зло полоснул по женщине острой, как бритва, серой сталью глаз.

— Не ходи, Савушка, в такой-то мороз, какая охота? — цепенея от взгляда мужа, побелевшими губами прошептала Анна. — Заплутаешь, замёрзнешь — где искать? До Вёшек километров тридцать, а до Грачей — все пятьдесят будет, стынь-то какая, а и помочь некому.

— А я ни в ком и не нуждаюсь, у самого руки-ноги есть. — Развернув ружьё, Кряжин раздвинул в улыбке малиновую рамку губ, и глаза его довольно засверкали. — Вот он, помощник мой, есть-пить не просит и не зудит, как комар над ухом. — Понимая, что в словах жены есть доля истины, Кряжин насупился и, больно оцарапав Анну колючками ржавых зрачков, словно мстя за что-то, медленно протянул: — А ты, пластинка заезженная, чего закалядила: затеря-я-ешься, замё-ё-ёрзнешь — что, отделаться от меня не терпится, никак, другого себе приглядела, посговорчивей да попокладистей?

— Христос с тобой, Савелий Макарович, какой другой, ты о чём это? — Прикрыв рот рукой, Анна с укором посмотрела на мужа, и в уголках её глаз сверкнули еле сдерживаемые слёзы.

— Тогда нечего и языком попусту молоть, — углядев предательскую влагу на ресницах жены, Савелий немного успокоился и, сграбастав пятернёй тёмную суконку, с несвойственной для него нежностью провёл тряпкой по стволу. — Ежели ты ещё не полностью дура, слушай меня и понимай: сейчас такое время, что белку, почитай что, голыми руками можно брать и без ножа из шкуры вытряхивать. Она меня ждать не будет, белка-то, ещё неделя, и её днём с огнём во всём Вёшкинском лесу не сыщешь, это понимать надо! — Вытянув короткий обрубок пальца вверх, Кряжин прищурился и, вскинув голову, тряхнул окладистой бородой.