Ольга Дрёмова - Танго втроём. Жизнь наизнанку

— Ладно, — пристукнув ладонью по столу, прервал его слащавые излияния Берестов. — Для вашей же пользы я надеюсь, что всё, что вы мне тут наплели, — истинная правда.

— А как же, вэц-цамое, а как же! — заходил петухом Зарайский. — Любовь Григорьевна, я прошу вас подтвердить мои слова, пусть Иван Ильич знает и не беспокоится: мы же с вами работаем душа в душу, вэц-цамое, почти что как родные…

— Будет, — прервал его пустую болтовню Берестов. — Всё, что мне нужно, я спрошу у самой Любови Григорьевны: и о вашей работе, и о том, кто тут кому родной. Мы с Любой сейчас уходим, а ты уж, будь любезен, свари себе кофе сам.

— Да разве же я против, вэц-цамое? — Дождавшись, пока за Иваном Ильичом и Любой захлопнется дверь, Зарайский плюхнулся на стул, стоящий возле секретарского стола и, на минуточку представив, какие высокие покровители, помимо Берестова, могут быть у этой красотки и какие слова Любаша может подобрать для описания его сиятельной фигуры, закатил глаза к потолку: — Ну вот, вэц-цамое, не было печали — купила баба козу! Если всё обойдётся, клянусь Богу, дьяволу и Генеральному секретарю ЦК КПСС одновременно: больше я этой кукле слова поперёк не скажу, только на «вы» и только в белых перчатках!

— Любаша, можно я тебя куда-нибудь приглашу? — стараясь скрыть приступ боли, охватившей его после чрезмерно быстрого спуска по лестнице, Берестов задержал дыхание и, прикрываясь зимним пальто Любы, наклонил голову к груди. — Как давно я за тобой не ухаживал, наверное, лет сто или даже двести, — с трудом заставляя себя говорить ровно, он прикрыл глаза, ткнулся лбом в песцовый воротник и тут же почувствовал, как напряглись плечи Любы.

— Иван Ильич, я бы с удовольствием, но… — Закрутившись вихрем и обгоняя одна другую, мысли Любы слились в беспорядочную безмолвную какофонию, из которой явственно и чётко выступала только одна: прошлая ошибка стоила десяти лет, искупить следующую ей может не хватить всей жизни. — Иван Ильич… — не зная, как объяснить свой отказ, Любаша замялась и, запахнув пальто, медленно повернулась к Берестову лицом, — дело в том… что дома меня ждёт сынишка, поэтому, что бы ни случилось, я должна вернуться с работы не позже восьми вечера, — подобрав фразу, которая показалась ей вполне подходящей для объяснения отказа, она облегчённо вздохнула, но, взглянув в лицо Берестова, поняла, что её уловка была напрасной. — Нет, правда… — Смутившись, она отвела глаза и, не глядя на Ивана Ильича, принялась застёгивать пуговицы.

— Насколько я тебя знаю, у меня появился серьёзный конкурент. — Чувствуя, что боль постепенно начинает выпускать его из своих цепких когтей, Иван Ильич решился вздохнуть глубже. — Если не секрет, кто же этот счастливчик? — Берестов любовался смуглым точёным лицом девушки, длинными стрелками ровных бровей и невольно думал о том, что вот такую, смущённую и необыкновенно молодую, ему, наверное, уже не придётся увидеть Любашу никогда.

— Иван Ильич… — Справившись с застёжкой, она подняла голову и увидела, что в уголках его глаз резвятся весёлые чёртики.

— Ну, относительно ресторана я всё понял, вопрос снят, — взмахнув рукой, будто отсекая неиспользованную возможность прочь, он потянулся за своей шапкой, — а как барышня посмотрит на то, чтобы её проводили до дому?

— До дому? — растерянно повторила Люба.

Нет, что ни говори, а встреча у памятника Пушкину устроила бы её гораздо больше, чем эти спонтанные проводы. Одно дело, побродив по центру, даже зайдя в какое-нибудь кафе или ресторан, вернуться домой как обычно, вовремя, и совершенно другое — мяться у подъезда, подыскивая причину, которая бы позволила не приглашать в дом человека, бросившего ради тебя всё, что составляло смысл его жизни.

В том, что Берестов вернулся в Москву из-за неё, Любаша была полностью уверена, как, впрочем, и в том, что его возвращение именно сейчас было неслучайным. Расставшись со своей женой, Иван Ильич разорвал последнюю ниточку, соединявшую его с прошлым, явно надеясь на то, что она даст своё согласие выйти за него замуж. Что же касается ужасных слухов, ходивших с месяц назад по горкому, то все эти разговоры — сплошная чушь, происки завистников и злопыхателей, просто Берестов искал повод быть рядом с ней, и он его нашёл.

— Насколько я понял из твоих слов, вопрос упирается только во время, так что отказаться от прогулки пешком у тебя не получится, — сдерживая улыбку, Иван Ильич бросил взгляд на часы. — Ну так что, пойдём?

— Не стоять же нам в холле. — Понимая, что он поймал её на крючок и не находя повода для нового отказа, Любаша сдержанно улыбнулась. — А вы всё такой же.

— Ах, если бы твои слова — да Богу в уши, — в голосе Берестова послышалась горечь, но, уловив удивление во взгляде Любы, он моментально переменился. — Расскажи-ка мне лучше про себя, как ты тут эти два года без меня жила, наверное, и не вспоминала? — Придерживая входную дверь, Берестов на какой-то момент оказался за спиной Любы.

Вспыхивая электрическими искрами, невесомые точечки снежинок переливались в отсвете уличных фонарей и, отбрасывая яркие разноцветные блики, сверкали новогодними огоньками. Не боясь быть увиденным, он нащупал в кармане таблетку с обезболивающим, без которой выходить куда бы то ни было он уже не рисковал. Он привычным жестом надавил пальцем на упаковку, порвал тонкую полоску фольги и, забросив таблетку на язык, крупно сглотнул.

— Зачем вы так говорите? — Пройдя несколько шагов, Любаша остановилась и обернулась.

— А что тебе меня, старика, вспоминать, когда кругом полно молодых и красивых? — не то спросил, не то сообщил он.

— Так уж и старика, — хохотнула Любаша, но смех вышел каким-то неестественно натянутым, и, заполняя совершенно ненужную сейчас паузу, она быстро заговорила: — Ну, что вам рассказать… После того, как вас перевели в Самарканд, меня почти сразу же культурно попросили освободить приёмную и переехать со всеми вещичками этажом ниже, к Зарайскому. О нём много гадостей говорили, вы же сами знаете, по горкому о ком только слухов не ходит, но особого выбора у меня не было, как говорится, или — или: или в секретари ко второму, или заявление об уходе по собственному желанию на стол. Признаться честно, я сперва подумывала о том, чтобы уволиться, до того мне не хотелось быть у Олега Вадимовича под начальством, а потом поразмыслила: и куда я пойду — на завод? — Просунув ладонь под согнутый локоть Берестова, Любаша подстроилась под его шаг и, как в давние времена, прижалась к плечу. — Сначала я его не могла выносить, а потом — ничего, притерпелась.

— Сильно он тебя допекает?

— Когда как, — усмехнулась она. — Вообще-то он порядочная дрянь, шишка на ровном месте, возомнил, что пуп земли, и третирует всех окружающих. А если честно, ничего из себя не представляет, только и умеет, что в рот начальству заглядывать.