Марина Юденич - Доля ангелов

Существа пили, ели, случалось — ссорились и дрались, сокрушая мебель и посуду.

Иногда — совокуплялись на нашем продавленном диване, из которого кое-где опасно выпирали пружины, готовые вот-вот распороть грязную ткань обивки, пронзить наконец осточертевшие за долгие годы человеческие тела с их вечной возней, не дающей старому дивану обрести покой: благополучно развалиться и истлеть.

В такие моменты я страстно хотела и даже — грешница! — просила Бога, чтобы это наконец произошло: пружины вырвались наружу, вонзились в потные тела, занятые животной случкой на моей постели.

Пусть уж диван остановит их, если Антон не желает, а я не смею.

Но диван терпел.

И я терпела.

Когда пьяный разгул становился совсем диким, пряталась, зарываясь в ворох грязной, плохо пахнущей одежды, сваленной на полу в прихожей.

Я уже слишком хорошо знала: в такие минуты попадаться на глаза Антону опасно. Впрочем, все равно попадала — и вечно ходила с синяками и ссадинами на лице и на теле.

Всему, однако ж, приходит предел.

Настал день, а вернее — вечер, и переполнилась чаша моего терпения.

Шли четвертые сутки затяжной, небывало буйной — даже по нашим тогдашним меркам — пьянки.

Поначалу — развеселой, с плясками и песнями под гитару. Любимый истово рвал струны — даже я подпевала что-то про звонкий лед на Чистых прудах.

Следующий этап обернулся тупой, беспричинной яростью. Бились до крови, жестоко, безумно. Привычные вроде бы соседи, не выдержав оглушительного мата, глухих ударов, треска ломающейся мебели, застучали в стену, пригрозили, что вызовут милицию. Бойня, впрочем, затихла не потому, что кто-то испугался милиции. Рассудок к тому времени уже вряд ли адекватно реагировал на происходящее.

Просто выдохлись.

Компания заметно поредела, избитые собутыльники уползли восвояси зализывать раны.

Я почти успокоилась, благополучно — на сей раз — отсидевшись в своем углу.

Теперь предстояло последнее испытание — мучительный Тошин уход в беспамятство. В такие минуты он требовал меня к себе. Странно, однако ж, перед тем, как провалиться в небытие, совершенно обессиленный Антон испытывал потребность в плотской любви — долгом, грубом, безо всяких эмоций сексе.

Но и потом не мог заснуть.

Душа или та субстанция, которая ее заменяла, упорно не желала погружаться в сон. Словно боялась — на этот раз не сумеет проснуться.

Антон не спал, не давал заснуть мне, что-то бормотал и требовал ответа. Порой становился трогательно-беззащитным, словно ребенок. Совершенно по-детски просил рассказать сказку.

И я рассказывала.

В ту пору — не слишком размышляя над тем, насколько унижена, раздавлена и, собственно, жива ли еще? — я почти любила эти тяжкие ночные бдения.

Антон обычно забывался под утро.

И наступало отдохновение.

Долгое — до середины грядущего дня, когда, проснувшись, Тоша потребует пива.

Так было.

В тот вечер, скорчившись под вешалкой у двери, я ожидала неизбежного — тяжелых шагов в коридоре, визгливого стона диванных пружин и пьяного рыка любимого, призывающего меня к себе.

Судьба, однако, готовила другое.

Шаги в коридоре действительно прозвучали, но это были нетвердые шаги двух пар ног.

Держась одной рукой за стену, другой — Антон обнимал лохматое существо неопределенного возраста, но явно женского пола. Сухая, как стог прошлогоднего сена, спутанная грива существа была безжалостно вытравлена перекисью водорода.

В былые времена женщины империи для окраски волос часто пользовались именно перекисью — чистым химическим продуктом. Достать человеческие парикмахерские красители было сложно.

Вопрос, однако, заключался в интенсивности окраски — волосы женщины, которую обнимал Антон, казались вытравленными намертво.

Другим явным признаком пола была яркая помада на лице.

Надо полагать, собираясь предаться любви, дама решила «навести красоту», но рука была не слишком тверда — помада перепачкала пол-лица, зато ее невозможно было не заметить. Даже в полутемном коридоре.

В остальном это было типичное существо: грязное, пьяное, потерянное, как все нынешние гости.

Даму привели гонцы, отправленные утром в пресловутые «три ступени» за очередной порцией дешевого пойла.

Ближе к вечеру — показалось — она убралась вместе со всеми.

На кухне вроде бы оставался Антон со старым приятелем по кличке Шура Балаганов.

Теперь выходило, что я ошиблась.

Парочка между тем скрылась в спальне, и взвизгнул досадливо старый диван.

Как обычно.

А через пару минут из нашей спальни раздались характерные звуки, известившие меня о том, что этой ночью мои услуги не понадобятся.

Некоторое время я сидела тихо, до конца осознавая происходящее. Когда же наконец поняла все достаточно ясно — случилось небывалое.

На самом деле это была всего лишь попытка бунта: слабого, беспомощного — первого моего бессознательного восстания против собственного рабства.

Нормальное явление.

Тысячи женщин, оказавшись в схожей ситуации, ведут себя так же или еще хуже.

Теперь-то я знаю.

Тогда казалось — страшное, нечеловеческое горе свалилось на мои одинокие плечи. И — лишило рассудка.

Маленьким хищным зверьком метнулась из своего убежища, ударом собственного тела распахнула дверь спальни и — разумеется! — вцепилась в пергидрольную паклю, разметавшуюся на моей подушке.

И начался кошмар, подробности которого я, к счастью, помню смутно.

Первый удар Антона был таким сильным, что кожа у меня на лбу немедленно лопнула.

Возможно, он бил не рукой, а тем самым будильником, оглушительное тиканье которого составляло мифическую «тишину пустой квартиры». Но как бы там ни было, хлынувшая кровь заливала глаза, а казалось — мутный поток застилает сознание.

Происходящее было странным.

Именно странным, страх куда-то ушел, а удивление осталось.

Я удивлялась.

Тело вдруг непонятным образом переместилось в пространстве. Ноги оторвались от земли.

Перед глазами — сквозь призму горячей крови — стремительно пронеслись грязные стены комнаты.

Потом оказалось: я почти касаюсь лицом холодного оконного стекла.

Потом тело снова резко переместилось, стекло исчезло, в лицо пахнуло сырой вечерней прохладой.

— Как же ты надоела мне, сука! Как надоела!

Голос любимого звучал совсем рядом.

Сильные руки крепко, до боли сжимали меня.

Но недолго.

Все вдруг пропало.

Тьма — кругом, холодная, влажная тьма. Не беспамятство, нет — поток воздуха за нашим окном подхватил меня, понес куда-то, ласково овевая разгоряченное тело.

Странным был этот полет, но приятным и, главное, спокойным.

Тишину, однако, распорол отчаянный женский крик.