Марина Юденич - Доля ангелов

Однако ж время шло.

Постепенно открылась истина: незаменимых нет, есть не замененные.

Стало ясно: функции, которые успешно выполнял партнер, могли исполнить другие люди.

Их достаточно было просто нанять. Заплатив, разумеется, хорошие деньги.

И — черт его знает! — пришло осознание потому, что наступили иные времена и появились такие люди.

Либо — марафонский подъем был закончен. И вместе с мускулами окрепли мозги.

Открылось второе дыхание, новый взгляд на мир. Иначе увиделся порядок вещей и отношений.

Стало очевидным то, что прежде пряталось в тумане ложных представлений и глупых предрассудков.

В этот момент, пожалуй, начался отсчет нового времени.

Длительный воспалительный процесс в нашем общем — одном на двоих — организме стремительно покатился к трагическому разрешению — гангрене и неизбежному потом отторжению части от целого.

Кто первым подлежал ампутации? Вот в чем заключался вопрос.

Но как бы там ни было, снежный шар сорвался с вершины горы.

Антон, к примеру, предложил, а я без колебаний согласилась разделить на две равные доли общее состояние, большая часть которого была надежно укрыта в потаенных финансовых лабиринтах «Swiss bank corporation».

Предлог был, бесспорно, благой. Классический принцип русского предпринимательства, известный со времен царя Гороха, нисколько не утратил актуальности в наши дни. Он, как известно, предписывал не хранить все яйца в одной корзине.

Об этом, собственно, говорили мы друг другу и тем немногим, кто был посвящен в тонкости наших финансовых операций.

«Немногие» искренне поддерживали предусмотрительное решение.

Мы же в глубине своих душ прекрасно знали — никакие яйца ни в чьей корзине здесь ни при чем.

Предусмотрительность заключалась в том, что каждый подспудно готовился к ампутации, хорошо понимая, что другой делает то же.

Я — в свою очередь — взяв на вооружение тезис «Преторианская гвардия из охраны превращается в конвой», сформулированный каким-то латиноамериканским диктатором, предложила разделить охрану.

Принцип, в сущности, был тот же — про яйца в одной корзине.

Что до ножей в спину, вонзенных собственными гвардейцами, полагаю, латиноамериканские диктаторы знали предмет.

Антон согласился не сразу.

Задумался.

Слишком уж очевидной была игра.

Но я «добила» его цитатой из Макиавелли, которого Тоша боготворил.

— Разделяй и властвуй, — сказала я.

— Ты имеешь в виду: они будут стучать друг на друга?

— Ну, разумеется.

— Логично.

Решение было принято, и я немедленно начала претворять его в жизнь.

Однако ж, думаю, Антон «сломался» отнюдь не потому, что принял довод.

Макиавелли с его несокрушимой мудростью придворного коварства был ни при чем.

Шла игра.

Опасная. По сути своей — на выживание.

И Антон до поры соблюдал ее негласные правила.

Только и всего.

Антон был прав.

Нам действительно повезло. Но везение открылось не сразу.

Поначалу карета «скорой помощи» доставила меня в Институт Склифосовского, и там особого оптимизма не проявили. Травмы, полученные при падении, были слишком серьезными.

Перелом позвоночника, такой неудачный — впрочем, может ли быть удачным перелом позвоночника? — что повреждены оказались легкое и почка. Неизбежное внутреннее кровотечение практически не оставляло мне шансов выжить.

Однако именно здесь началось чудесное везение.

В то же самое время в травматологию института прибыл профессор Надебаидзе. Светило, как принято говорить, мировой величины. Создатель новой школы, руководитель Института, слава о котором гремела.

Он ставил на ноги людей, приговор которым был подписан во множестве медицинских инстанций. И это был в высшей степени суровый приговор: неподвижность, полная и абсолютная, до конца жизни.

Спортсмены и артисты балета, автогонщики и альпинисты, каскадеры и десантники, получившие страшные травмы, покидая клинику профессора, возвращались к профессиональной деятельности.

К нему — уповая на чудо — везли безнадежных больных со всего мира.

И он творил чудеса.

Стоял уже поздний вечер, и близилась ночь, врачи — кроме дежурных — давно покинули свои отделения.

Тем паче профессора мирового уровня.

Однако заведующий травмой Института Склифосовского, в канун того самого вечера, просил профессора Надебаидзе проконсультировать сложного больного. И доктор Надебаидзе, разумеется, не отказал коллеге.

Приехал, однако, когда смог.

А смог — после двух собственных операций. Притом, что на сотворение каждого чуда тратил, как правило, часов по пять.

Словом, порог знаменитого «Склифа», Георгий Нодарович Надебаидзе пересек одновременно со мной.

Он — просто переступил, меня внесли на носилках.

Кто, когда и в какой связи сообщил консультирующему светилу о том, что в приемном покое отдает Богу душу девица, выпрыгнувшая со второго этажа, я так и не узнала.

А жаль, ибо этот человек, по существу, стал моим спасителем номер один.

Спаситель номер два немедленно захотел взглянуть на больную.

Участь моя была решена самим провидением. По всему выходило — именно так.

Был, впрочем, один вопрос, неприятный мне и сегодня. Трудный, болезненный вопрос.

Антон утверждал, что знает ответ.

Я же и теперь надеюсь — судил, что называется, со своей колокольни. В действительности все обстояло иначе.

Хочется верить.

А вот говорить на эту тему не хочется вовсе.

Однако, взявшись вспоминать, перечитывая, как роман, собственное прошлое, нельзя пролистывать страницы.

Читать так читать. Обо всем без утайки.

Об этом — тоже.

Вот он, вопрос, который мучает меня поныне.

Рванулся бы доктор Надебаидзе в приемный покой, набитый, как всегда, до отказа — пострадавшими в катастрофах, искалеченными в драках, обожженными и прочими страждущими, — спасать неизвестную женщину, решившую добровольно уйти из жизни, если бы не одна давняя трагедия?

Историю этой трагедии поведал мне Антон, как только мы остались наедине.

Сначала плакал и витиевато говорил о любви. Потом переключился на прагматический лад, заговорил о везении, причем двойном.

Оно, собственно, и заключалось в той давнишней трагедии, расколовшей жизнь доктора Надебаидзе.

Как водится в таких случаях, на две части: до и после.

Человек большой силы духа, он сумел преодолеть эту пропасть, разлом в собственной судьбе. Однако ж не до конца. Просто навел мосты.

Другие, кстати, в подобных случаях — жгут.

Созидатель по призванию, он умудрился перекинуть зыбкий навесной мостик, вроде тех, что на его родине, в горах, соединяют крутые берега бурных потоков.

Привыкший виртуозно латать людскую плоть, соединять осколки раздробленных костей, и на свою распоротую судьбу сумел наложить шов. Однако ж в отличие от ювелирных швов профессора Надебаидзе, исчезавших со временем без следа, этот — остался навеки.