Марина Юденич - Доля ангелов

Странное дело: уникальная способность Антона манипулировать людьми, откровенно навязывая свое решение, схему, манеру, феноменальным образом простирается во времени и после его смерти.

Невозможно по определению, но очень похоже: расположившись в овальном зале, я, не задумываясь, усаживаюсь спиной к двери.

Бред.

Пересаживаться, однако, лень.

Теперь вот напряженно прислушиваюсь к мягким шагам по фиолетовому ковру.

Кто-то, аккуратно прикрыв за собой тяжелые двери, медленно приближается сзади. Пусть я почти наверняка знаю, кто именно, все же немного не по себе.

Уверена, Антон испытывал то же.

Он никогда не был храбрецом и даже детскую боязнь темноты и пустых незнакомых помещений к сорока годам изжил не вполне.

Истоки странного обыкновения демонстрировать посетителю собственный зад заключались, разумеется, в стремлении ошарашить визитера, заставить немедленно, не успев собраться с мыслями, выбрать линию поведения в неординарной, откровенно провокационной ситуации.

Очевидная, но отнюдь не единственная причина.

Другая, надо думать, открыта была только Антону.

И мне.

Убеждена, знаю наверняка и, стало быть, не могу ошибаться: он, как и я, не терпел чужого присутствия за спиной.

Негромкие шаги, будто сама судьба — или смерть? — стараясь до поры не привлекать внимания, готовится нанести удар, наверняка всякий раз тревожили и страшили Антона.

Замирало в испуге сердце, холодный ветерок ужаса, просочившись из-за спины, свободно гулял в груди.

Однако ж стоически не менял позы.

Напряженно прислушиваясь к шорохам, переступал через себя, ломал через колено трусливую душу, учился побеждать собственные страхи, доказывал себе, что это возможно.

Ну а я что же?

Мне-то к чему трепетать в ожидании?

Оборачиваюсь резко, чуть более поспешно, чем следовало бы.

Человек, идущий к столу, вздрагивает и замирает на месте.

Некоторое время мы внимательно разглядываем друг друга.

Совсем недолго — каких-нибудь пару секунд.

А после — каждый про себя — облегченно вздыхаем.

«Это она», — думает Юра, имея в виду гораздо большее, чем просто констатацию факта: за столом — та самая женщина, которую он предполагал здесь увидеть.

«Это он», — мысленно признаю я с некоторой даже радостью. И это означает, что главный юрист компании, вернее, руководитель правового департамента, Юрий Львович Птица, остался, похоже, прежним — или почти прежним — Юркой Птицей или Птахой, каким был в начале пути.

Простите уж за банальность.

Когда-то, не слишком давно, но, разумеется, и не вчера — лет пятнадцать назад — мы вместе начинали дело. Ощущение было именно такое: отправляемся в дорогу и настроение — вполне чемоданное.

Хотя, разумеется, никто никуда не ехал.

Сидели на месте, в двух маленьких, тесноватых комнатах — первом офисе, который, к слову, называли именно офисом. И никак иначе.

Позже — когда появились особняки с колоннами, плазы, отлитые из зеркального стекла, — стали говорить: контора, лавка.

Теперь — вышло так — не осталось никого из тех, кто ютился в тех комнатушках.

Отряд рассыпался на марше, и кто-то был уже в мире ином.

Кто-то осел много ниже.

Кто-то барражировал в соседних водах, не желая ни о чем вспоминать.

Кто-то, возможно, по-прежнему был рядом, но изменился до неузнаваемости и легко сходил за чужого.

И только Юрка Птаха — почти не изменившийся — стоял в двух шагах от меня и, похоже, думал о том же.

Я легко преодолеваю эти шаги.

И вот уже крепкие, слегка оплывшие руки — Птаха, впрочем, всегда был грузноват — подхватывают меня и вроде бы искренне прижимают к широкой, мягкой груди.

И мне хорошо, спокойно на этой груди, вдыхать слабый запах незнакомого парфюма, табака, кофе, еще чего-то неуловимого, чему не знаю названия, а вместе — запах чужого мужчины.

Впервые я мимолетом думаю об этом — о запахе чужого мужчины, чужом мужчине, в частности Птахе, и чужих мужчинах вообще.

Впервые — спустя день после похорон Антона и двадцать два года — со дня первой встречи с ним.

Забавно — нельзя сказать, что за эти годы мне не доводилось обнимать мужчин по разным поводам: здороваясь, поздравляя, шутя, наконец, — но ничего подобного ни разу не приходило на ум.

Выходит, так верна была Антону, несмотря на все?

Черта с два!

Я-то знаю, пусть не случилось формальных, физических измен с другими мужчинами.

Мысленно — сотни раз.

Как в ранней юности — придумывая все от начала до конца, до мельчайших деталей. Подолгу днями — вернее, ночами, — смакуя очередную фантазию.

Физической близости притом не хотелось ни с кем.

Антон, несмотря на все, не забывал о супружеском долге.

По мне, вспоминал о нем слишком часто.

Дружеское объятие с Птахой тем временем затянулось.

Я отстраняюсь, а у него в глазах мимолетный вопрос. Вполне может быть — показалось.

Но как бы там ни было — все равно.

Юрий Львович Птица — по определению — герой не моего романа.

— Ну, здравствуй!

— Здравствуй.

— На похоронах я… не предложил своего общества.

— И правильно сделал. Теперь поговорим спокойно.

— Мы будем вдвоем?

— Тебя это не устраивает?

— Напротив. Но в этом случае давай поищем другое место. Поуютнее, что ли… Ты меня понимаешь?

— Пойдем к тебе?

— Можно. Но там тоже…

— Стекло и кожа в белых стенах?

— Нет. Стекло, кожа, красное кресло и красные квадраты — только здесь. На вершине. Ниже — каждый высказывал свои пожелания, и сообразно с ними, так сказать… У меня, кажется, уютно и даже тесновато. Хочешь, пойдем взглянем…

— В другой раз. Сейчас — в другое место, где можно по душам…

— Не в этих стенах.

— Понятно. А если я распоряжусь убрать все «жучки»?

— «Закладки». Они называют это «закладками».

— Не суть. Прикажу — «закладки».

— Уберут, конечно. А ночью или в твое отсутствие нашпигуют другими.

— А если бы Антон приказал?

— Он бы не приказал.

— Ладно, идем в другое место.

Другое место отыскалось неподалеку от «мавзолея» — мы выбрали его, пройдя немного пешком по узкой, запруженной людьми и машинами Никитской.

Охрана — трое одинаковых мальчиков — аккуратно следовала на некотором отдалении, в точности исполняя указание.

Покидая офис, я — снова! — вспомнила нужную фразу и произнесла ее так естественно, будто отдавала приказ ежедневно.

«В режиме наружного наблюдения», — сказала я. Небрежно, на ходу, как делал это Антон.

Птица вздрогнул и оглянулся в изумлении.

Даже легкое подозрение проскользнуло в этом взгляде и мимолетный испуг.

Что ж, если Антон Васильевич в самом деле решил с того света руководить своей охраной, избрав сенситивом меня, — пусть.