Татьяна Поликарпова - Женщины в лесу

— Да уж… — медленно протянула Зоя Петровна, — Наташка меня любит… И отца…

— Значит, не удалось вам тогда уговорить его?

— Не удалось — не те слова. Такое с ним было… Даже не стану рассказывать… Только меня он и пальцем не тронул. Он сказал, что своей волей меня никогда не отпустит. Потому что без меня ему не жить. И значит, так будет: если я уйду, он убьет того, а потом себя. Он бы и сделал, как сказал. Он ведь не умел разговаривать. И меня любил нутром. Сделал бы, как сказал. Точно знаю. Как то, что он Иванов, а я Петрова.

— Не взяли его фамилию?

— Нет. Хоть это свое себе оставила. Дедова фамилия. Кровная.

— Как же вы жили? Как живете?! — невольно с упреком вырвалось у меня. Успела я пережить неистовую прямоту моей соседки, почувствовать ее горячность, силу… Но силу, видимо, недооценила…

— Да ничего мы живем, — не обидевшись на мой упрек, спокойно ответила Зоя, — хорошо. Уважаем друг дружку. Сначала да, было мне трудно… Но мы сразу же уехали. В этот самый город, где теперь живем. Вот о заводе я плакала. Тут началась эта самая штукатурка, тяжелая. Ломало меня и так, и сяк… Скитались по частным квартирам. Потом уж дали комнатку в общежитии. Нашу трехкомнатную всего-то пять лет как получили. Зато с бригадой мне повезло Дружные все. И все у нас вместе: рождения, женитьбы, разводы вместе переживаем. У каждой своя история. Свое горе. Вместе-то легче. Обычно у меня и собираемся. Так дело шло, время ехало…

А любовь… Она сама по себе. Меня не спрашивала. Ну, чтоб совсем не зачахнуть, нужно было мне иной раз видеть того . Я ездила во Псков. Остановиться было где: там свекровь. Потом и моя мама с отчимом и сестрой вернулись с Севера. Они вербовались туда на пять лет.

Съезжу, увижусь и — дальше живу. Он лет десять не женился. Я его уговаривала, чтоб не тянул, чтоб скорей… Будто знала! Только это с ним случилось, как моя любовь прошла. Когда последний раз виделись — он уж был женатый, сам приезжал сюда, — спрашивает меня: «Написала новые стихи?» «Нет их больше, — говорю. — В восемьдесят третьем последние были. Больше не пишутся».

А в том году он как раз и женился…

…Тут я и ахнула про себя: «Мать моя! Еще и стихи! Ну, Петрова…» А она продолжала:

— Он понял меня. Опустил голову: «Прости меня», — говорит. «За что тебя прощать? — я ему. — Разве ты виноват? Если искать, кто виноват, то вот она, я…» — И Зоя Петровна легко вздохнула. — Так Костя своего добился. Нутро, сила вот эта, — она постучала себя пальцами под ложечкой, — всегда легкую душу пересилят. Так и Костя… И меня… И того … Таких, как Костя, больше нет… Я его уважаю… Ведь он знал, что я езжу во Псков видеться с тем . И никогда слова не сказал… Да… Добился своего и меня уж не мучил. Давал дышать. Вроде и не ревновал. Не знаю уж…

А жалко мне, что прошла моя любовь! И стихов жалко. Конечно, если сесть да задуматься, сложу. Только сидеть-то некогда! А раньше они сами приходили, их и не просишь. В любое время. Так сердце стиснет, так тёмно, плохо, будто удушье… Ну, просто деваться некуда… А глядишь, словами, словами и уйдет… Облегчение…

А! Сейчас и весной не так больно… То есть сладко… И осенью не так пусто… И зимой не так тёмно… — Замолчала… — А, все уже не так!

— А летом? — спросила я, чтоб ее развеселить. Она поняла, рассмеялась:

— Летом — одинаково: некогда! Сад у нас…

…Что-то часто стала примолкать Зоя Петровна. Но я ждала стихов, не понукая ее. И дождалась. Словно нехотя, как-то вяло, она сказала:

— Да у меня все больше о природе… Вы не думайте, что признания какие-то… Идешь на работу весной… А-а… Что объяснять… Вот послушайте, что помню…

— Да, правильно, это стихи о природе, — сказала я, справившись с каким-то непонятным стеснением в горле… С чего бы? Главное, такие гладкие, правильные стихи… Ах ты, Петрова, Петрова… Любит, чтоб шовчик был выведен, как по ниточке… Я-то ждала чего-нибудь жарко-корявого, доморощенного, а тут на тебе: романс…

— И много у вас таких?

— Много… Уж забываю многие…

— Не записывали?

— Мало записывала… Да ни к чему…

По-моему, и ей стало трудно говорить. Стихи, сказанные вслух, произвели странное какое-то действие. Зоина жизнь встала вдруг вся целиком перед нею самой и мной, невольным заочным ее свидетелем…

Больше она ничего не стала рассказывать.

— Давайте-ка лучше песни петь! — шепнула мне озорно, подтолкнув плечом. — Ну их, эти мои стихи! Прошло — проехало! Э-эх!

И запела с особым напором и страстью, оттого что приходилось сдерживать голос в спящем автобусе: «Э-эх, мама, мама, мама! Белая панама!»

Автобус урчанием и глухим гудением прикрывал пение Петровой.

Это не совсем обычная история. Поэтому, прежде чем рассказать ее, лучше с самого начала объяснить, кто такие Питкин, Кис и Хозяйка.

Главная среди них — Хозяйка. Она взрослая женщина, у нее есть Кис. Не кот или кошка, как можно было бы подумать, а просто сын, мальчик девяти лет, у которого есть обычное человеческое имя. Но мама зовет его Кис, поэтому и мы станем называть его так.

Мама Киса — Хозяйка по отношению к Питкину. А Питкин — это цыпленок. Поскольку же история наша о том, как этот цыпленок превратился (почти превратился!) в человека, и как раз благодаря Хозяйке, то, конечно, справедливей называть ее здесь именно Хозяйкой, а не мамой, как зовет Кис. Ведь далеко не каждый цыпленок почти превращается в человека!

Осталось предупредить, что история наша грустная, хотя поначалу складывалось все очень хорошо и даже весело. И кто бы мог подумать…

Впрочем, начнем по порядку. Вы сами увидите, как цыпленок превращался в человека и что из этого вышло. Но сначала о том, что для этого нужно.

Нужно, чтобы этот цыпленок не был бы высижен мамой-наседкой, а появился на свет в инкубаторе. То есть чтобы это был цыпленок без родителей.

Затем нужно, чтобы он попал в руки Злых Мальчишек. Может, это не обязательно, но так получилось в нашей истории, и потом вы сами увидите, как важно это условие. (Я даже с большой буквы пишу: Злые Мальчишки. И не потому, что уважаю их, напротив, я их очень и очень не люблю и не уважаю — можете не сомневаться! И пишу так, с большой буквы, как раз для того, чтоб читатель сразу насторожился, не пропустил бы эти слова без чувства и без внимания: мол, подумаешь, злые мальчишки — это обыкновенно! Нет, нет, это не обыкновенно, это из ряда вон, когда мальчишки — злые! Вот почему я пишу: Злые Мальчишки.)