Ольга Бенуа - Осенние звёзды

Они сели за стол. Из небытия возник официант, тихо хлопнула пробка, шампанское полилось в тонкие бокалы. В этот момент небо озарилось фейерверком.

— Фуа-гра и немного икры, — предложил Александр. — Ты же только что из-за праздничного стола?

Светлана махнула на него салфеткой, пряча улыбку. Она смотрела в звездное небо, было хорошо и спокойно. Она подумала, что он захочет ее поцеловать, но он даже не попытался, и Светлана с удивлением поняла, что это ее огорчило.

— Теперь, когда ты будешь смотреть на небо, ты всегда будешь вспоминать меня, а это уже кое-что, — сказал он ей на прощание.

Все закончилось на том же месте, где и началось. Светлане вручили коробку с пирожными, сверток в подарочной упаковке, и она пошла домой. Николай еще не вернулся. Она переоделась и решила лечь спать, понимая, что вряд ли сегодня сможет ответить на мужнины ласки, только испортит ему праздник. Протерев следы на полу, она положила подарок на видное место, потом вышла на балкон, чтобы еще раз полюбоваться на свою звезду.

— Спокойной ночи, любимый, — тихо сказал она. — Спокойной ночи, родной, — добавила она, переведя взгляд на сверток на столе.

Наталья пыталась вспомнить цель посещения гипермаркета на Островского. Кругом сновали люди, пришедшие провести выходные в магазине. Наталья удивлялась: по всем каналам народ жалуется на тотальное безденежье, но только она случайно оказывается в торговой точке, глаза разбегаются от бедных тружеников, нагруженных пакетами. Впечатление, что коммунизм наступил и покупки выдают без денег. Ее толкнул проходящий мимо мужчина.

— Чего встала посреди дороги, — пробурчал он, перехватывая поудобнее коробку с караоке.

— Хамло, сплошное хамло, — сказала себе Наталья. — Ничего удивительного, что я одна, без мужа, здесь же выбрать не из кого!

Она все же отошла в сторону, остановившись у витрины с белыми манекенами без лиц, наряженными в нечто несуразное.

Так, опять отвлеклась. Зачем-то же она проехала три остановки, надо просто вспомнить. О чем же я думала? Так было всегда. Наталью посещала мысль, с ней она выходила, ехала куда-то, потом, увлекаемая рекламой то одного товара, то другого, забывала цель поездки. Она сто раз обещала себе записывать в ежедневник, но его еще нужно было найти, поэтому запись делалась на листочке, а листочек клался на видное место. Там он и оставался, забытый, либо исчезал таинственным образом и приходилось искать его полдня.

Она решила пробежаться по магазину, вдруг нужная вещь промелькнет, напомнит о себе ненавязчиво. Проходя мимо отдела для рукоделия, Наталья узрела знакомую шаль.

— О, мамуль, привет!

— Здравствуй, моя хорошая, ты что здесь делаешь?

— Я мимо шла, — привычно соврала дочь, — а ты что ищешь?

Маман наклонилась над витриной.

— Да хотела бусинки для глазок прикупить, а смотрю, тут уже целые глазки продаются, кто бы мог подумать.

— Для чего?

— Для глазок, — не отрываясь от витрины, чуть раздраженно ответила Марианна Сергеевна.

— Все равно не поняла.

Маман оторвалась от своего занятия и взглянула на Наталью:

— Петь не умеешь, ладно, но с мозгами у тебя нормально до сегодняшнего времени было. Помнишь крысу?

— Которая гнездо устраивала?

— Да, — перебила маман. — Так вот, это была не крыса, а голубка. Каким-то образом попала в вентиляцию, а вылететь не смогла. Все ты виновата. Если бы не была такая трусиха, то еще тогда увидела, что это божья тварь, а не пасюк, а ты вся тряслась, как на электрическом стуле. Так вот, птичка умерла и мумифицировалась. Когда работники пришли, чтобы дырку заделать, кстати, матерились как сапожники, пока твои художества отдирали, хотели руки оторвать тому, кто это сделал, ты б еще гипсом залепила, они ее и достали. Я ее помыла, подсушила, хотела еще в «Ванише» сполоснуть, чтоб уж беленькая была, но не стала. Она такая красивая сделалась, теперь вот ищу глазки, чтобы совсем как настоящая была. Поставлю на полку. Что ты на меня так смотришь? Я же сказала, высохла птичка, мумия, понимаешь, как в магазине «Охотник». Тебя в зоологическом музее экспонаты не путают, так в чем проблема?

— Может, не надо? — робко поинтересовалась Наталья.

— Я сама знаю, что мне надо. Подарю ее потом Галине на юбилей, пусть радуется. А на шею повешу флешку шестнадцатигигабайтную, ей пригодится, мы как раз к тому времени закончим ноутбук осваивать. Красивая упаковка и небанальная, заметь, — маман обратилась к подошедшей продавщице: — Девушка, вот эти серо-голубые, пожалуйста, с крапинками, — поворачиваясь к Наталье: — Как раз как у Галины, водянистые. Еще реснички прицеплю накладные, будет шедевр.

Марианна Сергеевна радовалась, как ребенок.

— Ты сейчас куда? — поинтересовалась она у дочери. — Пойдем, здесь замечательная «Сладкоежка» открылась.

— Мне нельзя, я на диете.

— А кто сказал, что есть будешь ты? Мама будет кушать, а ты — вырабатывать силу воли. Поговорить нужно.

Кафе находилось в подвальном этаже торгового центра, рядом с гаражом. Они нашли свободный столик, расположились, утонув в мягких креслах.

— У тебя сегодня никаких дел после обеда?

— Нет, конечно, — с готовностью ответила Наталья, зная, что так начинается каждая мамина просьба, и не дай Бог она окажется несвободна.

— На кладбище надо съездить, дядька твой помер, — сообщила маман, изучая карту десертов.

— Когда? — опешила Наталья.

— Вчера похоронили. Не хотела я ехать, но дух Казановы сказал, что это не по-людски, я с ним советовалась.

— Мам, но я не одета, траур полагается, — заблеяла Наталья. Новость была слишком неожиданная.

— Ты же не на похороны, а на кладбище. Покойникам никакого дела до твоих красот, знакомых среди могильщиков у тебя нет, или я что-то упустила?

Наталья замотала головой, подумав про себя, что на кладбище уже недавно была. Подошла молоденькая официантка в строгом форменном платье.

— Так, милая, — улыбнулась маман, — мне большую чашку кофе, четыре куска сахара, прошу обратить внимание! Клубничное мороженое в шоколаде с двойной порцией взбитых сливок и орехов. А молодой даме, — кивок головы в сторону дочери, — зеленый чай и диетический кекс. Пожалуйста, кусочек потоньше изобразите, дама играет в диету.

— Жалко, — вздохнула Наталья. Было неясно, переживает она по поводу пирога или из-за дядиной кончины.

— Что жалко, если ты видела-то его пару раз, и то во младенчестве. Ладно, я еду отдавать долг, так сказать, детству, хотя и в то время паршивец он был несносный. Когда я была маленькая, родители уходили, а его нянькой оставляли. Этот гад засовывал меня между оконными рамами, знаешь, в сталинских домах окна были огромные, до потолка, а я худющая была, отлично помещалась, а сам, сволочь, бежал с мальчишками в футбол играть. Играл он лучше всех. Одного из запасных ставили на шухер в подворотне, и как только кто-то из родителей появлялся, он тут же со всех ног бежал домой, доставал меня, сажал на стульчик и с умным видом начинал книжку читать. Родители умилялись. Я готова была разрыдаться от обиды, но он каждый раз покупал меня за кусок сахара, припрятанный с обеда. Сам он сладкое терпеть не мог, только делал вид, что ест. А я же за сахар отца и мать продала бы, — маман вздохнула. — Если бы не эта семейка, которая кастрировала его по самые мозги, то сейчас, может, и жив был бы, а так… Три бабы сделали из сибиряка идиота, несуразного, как негр на Аляске.