Юлия Монакова - Любовь с московским акцентом

Всеобщий сбор был назначен на Казанском вокзале в восемь утра. Хотя Люська, подстраховавшись, приехала к половине восьмого, зал делегаций уже был полон народу. Отправление «Поезда памяти» привлекло внимание общественности. Тут же, прямо в зале, играл оркестр, пелись патриотические и военные песни, ушлые репортеры сновали туда-сюда… Атмосфера царила немного сумасшедшая, но в то же время трогательная и теплая. Один из членов комитета общественных связей, хорошо знакомый Люське по нуднейшим пресс-конференциям в мэрии, отгрохал, как всегда, речь часов на сто с непременным «Ура!» в конце. Пора было распределяться по вагонам. Люська с Мишей договорились, что поедут в одном купе.

— Буду тебя защищать от приставаний сексуально озабоченных студентиков! — по-джентльменски пообещал Миша. Люська усмехнулась.

— Современные студентики такими старушками, как я, не интересуются…

— Да ладно тебе! — не поверил Миша. — Какая же ты старушка? Сорока-то еще нет, поди? Лет тридцать восемь?

— Ах ты свинья! — Люська шутливо замахнулась на него перчаткой. — Как дам сейчас — тридцать восемь!

— Как ты думаешь, — Миша интимно понизил голос, — в поезде у нас будет шанс купить пиво, или лучше затариться им до отъезда?

— Ты собрался пить пиво?.. — с сомнением переспросила Люська.

— Ну да, а что? Сутки в пути, надо же чем-то скрасить дорожную скуку!

— С нами едут шишки из правительства — ты думаешь, они одобрят, если журналисты «Поезда памяти» забухают в дороге?

Миша подмигнул ей:

— Шишки-то? Ой, да они сами напьются — будь здорова! Ты что, наших политиков не знаешь…

С этими словами Миша умчался за пивом.

Как только поезд тронулся, Люська вынуждена была признать, что идея с пивом была удачной. За окном проплывали подмосковные скудные пейзажи, уже тронутые первым снегом, а в купе было тепло и уютно — одно удовольствие потягивать пивко, закусывая сушеной рыбкой. «В конце концов, я же не на работе, — успокоила себя Люська. — Вот приеду в Волгоград, там другое дело, а сейчас я в дороге…»

Распитие спиртных напитков в поезде действительно было официально запрещено. Позже им это популярно разъяснили патрулирующие в поезде милиционеры. Но, пообщавшись и побалагурив немного с журналистами, они разрешили продолжить распитие.

— Главное, чтобы все было тихо, не буяньте и не афишируйте!

— Не волнуйтесь, пьяными по вагонам голышом бегать не станем, — торжественно заверил Миша, и милиция оставила их в покое.

В купе кроме них ехали еще двое корреспондентов — парень и девушка. Это формально. Фактически же их купе можно было назвать проходным двором, ибо там постоянно толпился народ, словно к ним что-то всех невыразимо притягивало. Ехали весело, с огоньком. Пели песни под гитару, смеялись, пили пиво, жевали бутерброды, знакомились с новыми интересными людьми. В частности, встретили уникальную личность по имени Павлик.

Павлик… Если бы его не было, его стоило было придумать. Таких чудаков Люська в своей жизни еще никогда не встречала. Он произвел неповторимый эффект уже самим своим появлением. Просто дверь в купе неожиданно открылась, и Люська увидела в проеме сильно нетрезвого молодого человека. «Типаж тот еще — явно творческая личность, — тут же отметила она, — внешность а-ля Есенин… или артист Сергей Безруков в роли Есенина!» Ей нравился Безруков, и она часто ходила на его спектакли. Незнакомец был одет в черно-желтые полосатые брюки, цветастый свитер и длинный голубой шарф, небрежно обмотанный вокруг шеи. Ясные голубые глаза и златые кудри дополняли картину.

— Павлик! — представился он с легким поклоном и, подумав, дал необходимые к его образу пояснения:

— Поэт, алкоголик и гомосексуалист!

Насчет алкоголика Люська, пожалуй, согласилась бы — он был совершенно невменяем. Хотя ее потом уверяли, что Павлик и в трезвом виде такой же… Насчет поэта она не была уверена до конца, ибо ни одного своего стихотворения он им в итоге так и не прочел. Вполне вероятно, что Павлик не написал в жизни ни строчки, но пиарил он себя, во всяком случае, здорово — скоро весь поезд знал его и называл Поэтом. По поводу гомосексуалиста сведущие люди шепнули затем Люське на ушко, что это неправда, Павлик просто эпатирует публику по своему обыкновению — выпендривается, пытаясь сразу привлечь к себе внимание. «Да уж, — невесело подумала Люська, — ну и времечко настало: если ты не «голубой», то ты уже никому не интересен…»

Павлик, пошатываясь, торжественно заверил всех присутствующих в купе журналисток:

— Девчонки, за свою честь не беспокойтесь, вы меня как женщины не интересуете! — но Люська почему-то ему не поверила и на всякий случай решила держать ухо востро.

Затем, присоединившись к честной компании, Поэт задушевно поведал собравшимся свою автобиографию. Павлик сменил множество мест работы в сфере журналистики; в настоящее же время он трудился корреспондентом на Первом канале.

— Вот ты работаешь в газете «Вертикаль»… — пристал к Люське он, выяснив, откуда она. — Скажи мне откровенно, ты хоть раз могла себе позволить опубликовать в своем издании слово «жопа»?.. Нет! А я мог себе это позволить, когда был главным редактором…

— Может, тебя это и удивит, но у меня никогда не было потребности в своих материалах использовать слово «жопа», — невозмутимо отозвалась Люська. — Я вообще привыкла заменять слово «жопа» словом «чакра», тебе не понять…

Павлик смешался на мгновение, но, тем не менее, парировал:

— Но даже если бы ты захотела, ты бы не смогла!!!! А я мог и матом послать всех в своей газете, и фотографию этой самой жопы опубликовать…

Приятель Павлика, завалившийся вместе с ним в купе, заметил как бы между прочим:

— Должно быть, поэтому ты проработал главным редактором всего три дня…

Через полчаса после знакомства Павлик уже давал всем присутствующим в купе девчонкам советы, как стать «гламурными» (это вообще было его любимое слово) и сексуально привлекательными. Корреспондентке из «Комсомольской правды» он посоветовал носить брюки на бедрах, чтобы подчеркнуть их выразительность, Люське порекомендовал ходить с распущенными волосами, журналистке из «Вечерки» — сменить гардероб… Люська от души хохотала, выслушивая его ценные советы, и совершенно не обижалась. Как можно было обижаться на такого «гения, красавца, умницу и гламурного мальчика» (именно так характеризовал сам себя Павлик)?

Незаметно она опьянела. Ей стало весело и легко. Хотелось много говорить, громко хохотать, флиртовать со всеми подряд, включая «гомосексуалиста» Павлика. Ей вдруг показалось на мгновение, что жизнь прекрасна — даже без Андрея… Павлик уже интимно приобнимал ее за плечи, шепча на ушко какой-то очередной бред, когда она нечаянно поймала на себе тяжелый и мрачный взгляд фотографа Миши.