Наталия Экономцева - Точка Женщины

— Уходи! — тихо скажет она, и он, конечно же, все поймет. А если нет?

— Убирайся! — крикнет ему Настя. — Проваливай! Ты мне не нужен!

Она откроет перед ним дверь и, может быть, даже покажет на нее пальцем. Он грустно улыбнется ей на прощание и выйдет вон. А если нет? Если вдруг начнет говорить? Скажет, что очень давно ее искал, наконец-то нашел и так просто не отступится?

— А я, знаешь ли, искала совсем не тебя, — твердо произнесет Настя, и тут уже ему придется уйти в открытую дверь, потому что отвечать на такое будет уже просто нечего.

Может быть, он поцелует ее на прощание, и язык, разделенный надвое, как жало змеи, на секунду еще раз коснется ее кожи. Наверняка он ее поцелует. Это даже приятно. Но она будет непреклонна.

Целый вечер Настя рисует себе картины прощания с мужчиной, приготовленным для нее на космической кухне, перебирая в воображении варианты диалогов. А потому для нее становится полной неожиданностью тот факт, что ночью он попросту не появляется. Он не приходит и следующей ночью. И следующей тоже.

Не переставая поздравлять себя с тем, что все так просто разрешилось, Настя на третий вечер кладет под подушку розовый фантик с малиновыми сердечками и до боли в горле орет на маленького взлохмаченного человечка:

— Где его носит?!

Гость недовольно пожимает плечами.

— Откуда я знаю? Может, у него дети заболели… Или жена… А-ааа, так это у вас я забыл свой компьютер! Очень хорошо, что он нашелся, я без него, знаете ли, как без рук, — смущенно улыбается человечек и быстро пробегает пальцами по клавишам, уставшими глазами вглядываясь в изображение на мониторе. А Настя садится на свой старый диванчик, который аккуратно вынесли на помойку еще два года назад. Оказывается, у него есть дети. Или жена…

— Как это? Почему он мне не сказал?!

Человечек пожимает плечами.

— Как он мог?! О чем он вообще думал?! И много детей? Да это же просто ни в какие ворота не лезет!

Маленький гость сидит молча, терпеливо дожидаясь конца бури.

— А вы тоже хороши! Могли бы меня предупредить, по крайней мере! У него дети или даже жена! Нет, ответьте: почему он мне ничего не сказал?!

— Так вы же не спрашивали, — вполне миролюбиво говорит человечек, понимая, что затишья в ближайшее время не предвидится.

— Он что же, тоже всего лишь видит меня во сне?

— А вы думали, что ваши удовольствия — это его основное занятие в жизни?!

— Кого вы вообще мне подсунули? Что у него с языком? Может, у него еще и копыта имеются?!

— Это вам виднее, — ехидно отвечает человечек, — но я бы на вашем месте на этот счет не обольщался. Копыта, подумать только! Слишком много чести!

От такой наглости Настя на мгновенье теряется, а затем решительно встает с дивана. И надо сказать, что если бы ее гость не умел за считанные секунды выскакивать в окно, ему бы очень не поздоровилось, несмотря на высокое положение в космической кухне.

А утром приемщица из мастерской металлоремонта показывает своей дочери тонкий звенящий браслет с изображениями растений и животных. Пробы на нем нет, но сразу видно, что серебряный.

— Возьми его себе, смотри, какой красивый! А замок я починила, — говорит приемщица.

Ее дочка внимательно оглядывает украшение, перебирая экзотическую птицу с длинным клювом, изогнутую змейку, пальму, распустившийся цветок, пузатую гладкую рыбку…

— Не хочу, — в конце концов уверенно говорит она, — какой-то он дурацкий.

И на следующий день браслет за символическую сумму переходит к соседке, которая торгует всякой мелочью в небольшой палатке посередине очень большого и людного рынка.

— Почему ты не надела мое любимое платье? — спрашивает Дрю, критически оглядывая с головы до ног жену, которая стоит перед ним в брючном костюме. Выглядит она превосходно, но нельзя не признаться, что для выхода в театр гораздо лучше подошло бы платье.

— Какое платье? — спрашивает Настя, хотя у нее, конечно же, нет ни малейших сомнений относительно того, о каком платье идет речь.

— Черное, с камушками.

Ну конечно, то самое. Черное, с буквой Н на плече, выложенной крошечными блестящими бусинами.

Дрю открывает шкаф.

— Может, переоденешься? Где оно?

Настя тяжело вздыхает. Если бы она знала. И какими словами объяснить мужу, что однажды во сне ее красивое черное платье пропало само собой, а когда после этого, уже наяву, она заглянула в шкаф, его там попросту не оказалось? И что она бы очень много отдала за то, чтобы узнать наверняка: где сейчас ее платье?

— Ау! Где ты витаешь, женщина? Где твое платье?!

— Ой… Оно потерялось…

— Где оно могло потеряться?!

— В химчистке. Его потеряли в химчистке, — уверенно говорит Настя и чувствует, что ей самой сразу же становится легче. Как это легко и приятно — знать, что твое платье потеряли в химчистке и что нет ни космической кухни, ни снов с продолжением, ни мужчины, который, как ты думала, приготовлен специально для тебя… Химчистка — замечательное, совершенно понятное место. Вот где потерялось ее платье!

— Это безобразие. Как они могли?!

Дрю все еще возмущается, когда они выходят из дому, садятся в машину и едут в театр слушать оперу. С ума сойти, опера. Настя плотнее закутывается в пальто. Почему из всех мужчин на свете ее угораздило выбрать в мужья того, кто любит оперы?

Пока за окном мелькают расплывчатые желтые фонари, она представляет себе, что будет, когда дети (или жена) мужчины с хитрющими глазами выздоровят, и он снова появится у нее во сне.

— Хватит, — холодно скажет она, и ее платье в этот раз никуда не исчезнет. — С меня хватит! Ты мог бы мне все сказать, и тогда я бы знала, что могу тебе доверять! А так не пойдет! До свиданья!

— Извини, — скажет он. — У меня просто не хватило смелости.

— Очень плохо, — ответит она.

— Дело в том, что я никогда не чувствовал ничего подобного…

Он будет бесконечно засыпать ее словами, но Настя выберется из этого вороха фраз и останется непреклонна, и в конце концов он уйдет. Правда, еще много лет он будет иногда появляться в ее снах, напоминая о том, что все еще тоскует. И может быть, в один прекрасный день она передумает.

Он появляется еще через две ночи на третью. Просто входит в Настину комнату через обшарпанную дверь, которую увезли на дачу еще два года назад, ошкурили, заново покрасили и поставили на чердак. Он прислоняется спиной к стене, скрещивает руки на груди и внимательно смотрит на Настю. Выглядит, надо признаться, довольно усталым, его зеленые глаза в этот раз не рассыпают искр, а скорее медленно тлеют. И больше всего на свете ей хочется прыгнуть ему навстречу, повиснуть у него на шее и по-детски болтать ногами. Может быть, даже кричать «Наконец-то!» и слушать, как он возмущается, потому что от этого визга у него звенит в ушах. Но это невесть откуда взявшееся желание идет вразрез с тем, что она собиралась делать. А потому Настя никуда не прыгает и, уж конечно, не болтает ногами. Вместо этого она строго спрашивает: