Полина Поплавская - Танец страсти

Бьорн доволен — хорошо, тем легче не подавать виду, что ее что-то беспокоит. Позже, когда они будут вдвоем, Малин спросит его о том, что случайно услышала в коридоре.

— Тебе действительно понравилось? — спросила она, поднимаясь ему навстречу.

— Конечно, не буду же я врать! — Приобняв Малин, он поцеловал ее в щеку.

— А я? — напомнила о себе Хельга.

— И ты, конечно, — тем же тоном ответил Бьорн.

Все еще обнимая одной рукой Малин, другой он притянул к себе Хельгу и поцеловал в щеку и ее. Малин воспринимала происходящее как игру — они с Бьорном дурачат Хельгу, которая сейчас засмущается, выскользнет из-под его руки и засобирается домой. Малин была убеждена, что “новая пассия” Бьорна, о которой говорили в коридоре, — всего лишь выдумка театральных сплетниц. Ведь не будет же он веселиться здесь вместе с нею, если уже нашел кого-то, кто интересует его больше. Но… что-то все-таки было не так. Хельга не уходила, а Бьорн, кажется, все больше вживался в роль, уже совсем не в шутку обшаривая руками ее едва прикрытое халатиком тело. Малин могла бы принять все это за игру своего больного воображения, но сцена тиражировалась бесконечными отражениями глядящих друг на друга зеркал гримерной. Не в состоянии осознать то, что происходило сейчас между ними троими, Малин пробормотала:

— Мне пора, меня ждут, — и на негнущихся ногах вышла в коридор. Здесь она остановилась, но почувствовав, что не может вздохнуть, заторопилась на улицу.

Глотнув свежего воздуха, она, к своему удивлению, не разрыдалась. Скорее, она просто была поражена: так вот, кого он выбрал… Как говорили злые голоса, “тощая корова еще не газель”. Хельга все время сидела на диете, потому что иначе сразу бы потеряла форму. И эту невыразительную сонную куклу с вытянутым лицом и без единой мысли в голове Бьорн предпочел ей?!

Медленно она дошла до стоянки велосипедов, чувствуя, что двигаться быстрее просто не в силах. Она не села на велосипед, а осторожно повезла его рядом с собой, ощущая что это хрупкое равновесие между оцепенением и истерикой может нарушиться в любой момент.

Малин совершенно не удивилась тому, что вскоре Бьорн нагнал ее. Он спокойно спросил, что это вдруг с нею случилось. Она молчала, не зная, как ответить, и он начал раздражаться:

— Ты что, больше не хочешь разговаривать со мной?

— Ты и Хельга… Так это правда? — К удивлению Малин, ее голос не дрожал, только звучал слишком глухо.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что о вас говорят. То, что… — Малин сбилась, не зная как сказать. О таких вещах говорить, по ее мнению, не стоило вообще. Но она должна была узнать… — То, что Хельга твоя любовница? — с трудом договорила она.

— А что тебя удивляет? — Кажется, он даже обиделся. — Я никогда не скрывал от тебя своих увлечений.

— Да. Но я думала, что все это невинно, как чашка кофе в кафе…

— Нет. На этот раз ты ошибаешься. Это не слишком серьезно, но пойми, мы же не дети… — Он шел рядом с нею и говорил что-то, как будто это еще имело смысл.

— Пожалуйста, оставь меня. Я все поняла, и… — она уже почти просила его, — должна подумать, как мне быть дальше. Ты прав, мне следовало смотреть на вещи более трезво.

Теперь, когда Малин шепотом повторяла эти слова, лежа в кровати, каждое из них звучало сухим щелчком. А тогда, на шумной площади — усталым шелестом, на который Бьорн, похоже, не обращал никакого внимания.

— Ну, ты слышишь меня? — Он пытался ее в чем-то убедить, хоть Малин и не имела ни малейшего представления, в чем именно. — Ты — моя муза. Ты же знаешь. — Бьорн попытался снова приобнять ее, но мешал велосипед.

— С музами не спорят. А ты испортил все мои идеи. — Этот упрек сорвался у нее нечаянно, она вовсе не собиралась вспоминать сейчас нанесенные им обиды. Но она не могла допустить, чтобы их отношения он тоже перекроил на свой лад, как делал это с их спектаклями, из которых в последнее время стало исчезать что-то главное. Он часто следовал ее советам — получалось эффектно, но плоско. Как яркий фантик от конфеты.

Бьорн ухватился за ее последнюю фразу и принялся снова что-то доказывать. Малин поразило, как легко он забыл, что только что перевернул весь ее мир с ног на голову. “А ведь Кристин еще два года назад, когда уходила из театра, предупреждала меня, что так и будет”, — подумала девушка. Кристин говорила и о том, что Бьорн будет пользоваться ее способностью придумывать яркие и необычные решения, а она, Малин, всегда будет оставаться в тени. Ну, так что ж?.. Значит, у ее подруги завтра появится возможность лишний раз сказать “ведь я тебе говорила”.

Она уже испытывала полное безразличие к происходившему. И когда Бьорн предложил посидеть в уличном кафе, она пожав плечами, согласилась. Она никак не могла решить, что же делать дальше. Что значат эти его “свободные отношения”, если до сих пор она толковала их неверно? И почему именно эта дремучая клуша, Хельга? Пусть бы он увлекся действительно интересной девушкой, благо в театре их предостаточно, было бы не так обидно…

Когда они сели за столик, он заговорил опять:

— Ты пойми, — в голосе Бьорна появились доверительные нотки, — это как в музыке: есть основная тема — это, несомненно, мужчина — и есть дополнительные. Чем их больше, тем богаче звуковая палитра. И пока все они не будут сведены вместе посредством главной, гармония не наступит…

Оставив без внимания его спорное суждение относительно музыкальных тем, Малин мысленно перевела это туманное высказывание в термины грубой реальности. Получалось что-то вроде: “пока режиссер не затащит в постель весь кордебалет, в спектакле будет чего-то недоставать”.

“Господи, как примитивно, — устало подумала она, — как я могла не заметить этого раньше?”

Бьорн продолжал развивать свою теорию:

— В любви, как и в дружбе, все должно подогреваться взаимным интересом. Вот в театре ты, да и все, дружат с теми, с кем им выгодно. Так и в любви. Если зацепило только хорошенькое личико или аппетитное тело, то это ненадолго. А если есть еще и духовный интерес, обоюдная польза, то это — другое дело. Поэтому у нас с тобой надолго — я в этом абсолютно уверен. Мы слишком нужны друг другу, ведь польза наших отношений очевидна. Ты нужна мне так же, как и я тебе…

Он потянулся к ней через стол, но Малин отшатнулась. Стул под нею противно заскрипел на каменных плитах мостовой. Перед глазами у девушки поплыла мутная пелена, она вскочила и кинулась прочь с площади.

Только под утро Малин забылась неверным, странным сном.

Легкая, как бабочка, с огромными прозрачными крыльями плаща за спиной, она бежит, летит по воздуху. То высоко над землей, так что реки становятся тонкими нитями, а лес — ворсистым ковром с причудливым рисунком. То с замиранием сердца спускаясь вниз, так что ее ноги в ажурных башмаках касаются земли и легко отталкиваются от травинок и цветов, причем каждая мелочь видна так четко, как под микроскопом.