Полина Поплавская - Танец страсти

Малин задумчиво пожала плечами, а фру Йенсен, испытующе взглянув на нее, продолжила:

— Хотя, я слышала, теперь в моде другая крайность — все знакомятся через брачные агентства. Сначала подают заявку, потом выбирают для себя подходящие кандидатуры и долго ведут с ними переговоры. И, наконец, вручают друг другу верительные грамоты — брачный договор. Не пробовала так? — неожиданно спросила она.

Малин рассмеялась:

— Я для этого слишком плохо пишу.

…Тоска, на время приглушенная работой, снова вернулась к Малин. Спектакль был почти готов, если, конечно, не считать бесконечных сложностей со светом, не готовыми пока декорациями и очень условными костюмами. Теперь ей не нужно было постоянно концентрироваться на хореографии и держать перед глазами черно-серую сцену по двадцать часов в сутки. Но вот странность: пугающе унылая темнота, которая должна была преобладать в постановке, помогала тогда Малин сохранять внутреннюю ясность.

Раньше неизбежные одинокие вечера представлялись Малин незаслуженной карой — потом они стали самым плодотворным для нее временем. По вечерам она погружалась в мир, которому не могла дать названия и который не смогла бы описать словами. Он был соткан из самых разных эмоций, предчувствий, догадок, и Малин не покривила бы душой, если бы стала утверждать, что в эти моменты ей не приходит в голову ни единой мысли. Она растворялась в отголосках неведомой жизни, как если бы дремала под звуки работающего в соседней комнате радио и его неясные отзвуки вызывали бы в ней такой же неясный ответ. Среди этих переживаний были и такие, которые можно было опознать: вот это похоже на нежность, это — на страх. Но Малин была слишком захвачена потоком меняющихся впечатлений, чтобы останавливаться на каком-то одном. И еще — эти радость, и тоска, и безотчетный страх принадлежали не только ей…

Гораздо больше тяготила повседневная суета: вдруг, в самый разгар репетиционной суматохи, сердце сжималось от явственного осознания того, что все это лишено какого-либо смысла. Это не было похоже на обычные постановочные истерики: “Ах, все плохо, все не так!”, — просто окружающее, которое мгновение назад казалось ей цельным и гармоничным, вдруг начинало распадаться на части, и тогда в глаза сразу бросались беспомощные прорехи в занавесе, пыль на софитах — и она уже ничего не могла с этим поделать.

Интересно, так ли выглядит предчувствие конца, думала Малин. Не смерти, потому что это не был животный страх, а страх завершения чего-то большего, чем просто жизнь. Когда наступит конец света, сумеем ли мы его узнать? И сколько времени пройдет с того момента, когда он в первый раз даст о себе знать, до того, когда все действительно кончится? А может быть, все уже произошло — иначе откуда бы вообще появилась идея о конце света?

Новый сезон начинался вяло, оживление в студии наступило лишь к концу сентября. Почти каждый день Малин была занята в спектаклях. Раньше такое количество работы только бы порадовало ее, но сейчас, когда “подпольные” репетиции вступили в финальную фазу, она ужасно уставала. Поздно вечером, возвращаясь домой, Малин уже не могла ни о чем думать, она просто ехала в автобусе, глядя на невыразительные пятна фонарей в темноте, а потом брела от остановки между домами, чьи бледные контуры выступали в чернильных разводах ночи. Большая часть Остермальма была погружена в сон, и только в редких окнах светились разноцветные абажуры кухонных ламп или желтые точки ночников. Малин не нужно было вглядываться в осенний мрак — ее ноги знали на ощупь каждый камешек по дороге к дому, поэтому глаза могли отдохнуть.

Она уже вышла на детскую площадку, когда обратила внимание не необычные зарницы, вспыхивавшие за домом на уровне четвертого этажа. Можно было подумать, что ночью кто-то работает на сварочном аппарате. Под окнами с той стороны дома начинался обрыв, так что вспышки происходили, видимо, оттуда. Юхан жил на четвертом, наверно, он знает, в чем дело…

Дойдя почти до крыльца, Малин почувствовала едкий запах гари и только тогда сообразила, что это пожар. Она побежала вверх по лестнице, боясь заходить в лифт, проскочила на едином дыхании восемь пролетов, толкнула дверь и тут же закашлялась от клубов дыма, вырвавшихся ей прямо в лицо. В глубине коридора были слышны голоса, а через пару секунд она смогла различить фигуры людей в защитной одежде, сновавших от второй лестницы к двери Юхана, из которой странными белыми клубами валил дым.

Потом Малин увидела самого соседа. Он стоял, прислонившись к стене, и держал на руках своего кота Мимира, бессильно свесившего голову и лапы. Лицо Юхана мало отличалось по цвету от бледно-зеленоватой стены, к которой он прижимался. Сосед глядел прямо перед собой и, похоже, ничего не видел. Малин кинулась к нему и, взяв за локоть, потащила его на лестницу. Заставив Юхана спуститься на полэтажа, она распахнула окно на лестничной площадке. В этот момент сосед заговорил:

— Он спас меня, — Юхан все еще не вышел из оцепенения, поэтому произносил слова невнятно и Малин не сразу поняла, что он говорит.

— Кто? — переспросила она.

— Он, Мимир, — Юхан высвободил левую руку, чтобы погладить кота, но тот не шелохнулся в ответ.

— Что ты говоришь? — Малин решила, что Юхан бредит, надышавшись угарным газом.

— Я заснул и, наверное, терял сознание, а он бился в дверь, открыл ее, вцепился мне в плечи и царапал меня, пока я не очнулся, — Малин только сейчас увидела, что на шее у него горели яркие пунцовые полосы, следы кошачьих лап. — Я выполз из кабинета, а тут все стало рушиться. Смотри, как он обгорел.

Роскошные усы Мимира оплавились и выглядели как крохотные жесткие обрубки с тугими шариками на концах, шерсть на хвосте тоже была опалена, но больше всего пострадали лапы: нежные подушечки превратились в обугленные волдыри, а когти, похоже, сгорели.

— Господи, он дышит?

— Да, но у него были судороги…

— Скорее ко мне, срочно нужен ветеринар.

Разбуженный звонком девушки ветеринар сначала запросил за визит очень большую сумму, но узнав, что случилось, снизил ее вдвое. Теперь Мимир, с перевязанными лапами и хвостом, был уложен на мягкую подстилку, сооруженную из двух старых кофт Малин, а Юхан пил чай с травами, заваренный девушкой, чтобы привести его в чувство.

— У кошек девять жизней, он обязательно выживет, — пыталась Малин хоть как-то растормошить соседа.

— Знаешь, ведь он сам пришел ко мне. Сидел такой рыжий оборванец под дверью и истошно орал. Я ему молока дал — он не пьет, и от колбасы отказался, а когда я стал закрывать дверь, он шмыг — и уселся на столе в прихожей. Сразу стал вылизываться, мол, я знаю, как надо выглядеть в приличных домах. Но первое время шкодил ужасно…