Полина Поплавская - Танец страсти

Фру Йенсен поставила поднос на стол.

— Прошу, девочка моя. — Они сели за стол друг напротив друга, и хозяйка ласково и изучающе взглянула на девушку. — Ты долго не заходила. Наверное, много работала.

Малин испытывала благодарность к старушке за то, что она ни о чем не расспрашивала ее, в отличие от Кристин. Ведь о чем бы сейчас она ни принялась рассказывать — о нервной обстановке в театре, об этой странной истории с музеем, что никак не шла из головы, — то, возможно, облегчила бы таким образом душу, но потом уже не могла бы рассчитывать на передышку в стенах этого дома. Он оказался бы включенным в круги ада, которыми сейчас представлялась девушке ее жизнь.

— Да, я участвую в одном фестивале, как постановщик. Спектакль будет называться “Мед поэзии”. — Малин отхлебнула из чашки. — Может быть, что-то и получится… Мы репетируем по утрам, даже директор театра пока ничего не знает.

— Наверное, это нелегко. С удовольствием приду на твой спектакль.

Они немного помолчали, допивая кофе. Малин взглянула в окно: дождь продолжал моросить, уныло и занудно, замазывая мир серой краской и стирая границы между небом и землей. Капли тихо стучали по подоконнику, исполняя музыку неведомого автора. “Скорее всего, это колыбельная”, — подумала отогревшаяся Малин и сладко зевнула.

процитировала вдруг фру Йенсен, глядя то в окно, то на Малин.

— Когда бездна зевает — это я понимаю, — засмеялась девушка, пытаясь понять, что нашла в ней, весьма посредственной ученице, эта умная образованная женщина? Наверное, взаимные симпатии и антипатии не поддаются логическому объяснению.

Малин часто замечала, что человек, о котором она знала только хорошее, при знакомстве вдруг вызывал непонятное отторжение и на всю жизнь возникал барьер, через который потом было уже не переступить. Или наоборот — ее тянуло к кому-то с привычками, которые у других людей казались отвратительными — так, например, было с Бьорном. Нет, это невозможно никак объяснить — так же, как то, почему вот у той азалии на окне венчик такой формы, а не какой-нибудь другой…

— Знаешь, Малин, я давно собиралась навести хоть какой-то порядок в своей библиотеке, но не решалась браться за это одна. Может быть, ты поможешь мне хотя бы начать?

— Конечно! — Малин поднялась с кресла.

Фру Йенсен беспощадно вытаскивала книги из насиженных гнезд, протирала тряпкой и складывала где придется. Помедлив, девушка последовала ее примеру, хоть и подумала, что это был верный способ окончательно все запутать. Так и случилось — через полчаса книги лежали уже везде: на полу, на столе, на подоконнике, на стульях… У Малин зарябило в глазах, и ей захотелось обратиться в бегство. Но она мужественно взялась пылесосить тома в разноцветных переплетах, попутно перелистывая их и знакомясь с содержимым.

Обе уже сидели на полу, фру Йенсен рассказывала, когда и при каких обстоятельствах появилась у нее та или иная книжка, а Малин лишь изредка переводила разговор, чтобы узнать происхождение наиболее заинтересовавших ее томов. Взяв в руки сборник, называвшийся “Дебют 66”, она вдруг призадумалась и замолчала. Цифра “66” натолкнула ее на какую-то трудно уловимую мысль.

— Шестьдесят шестой год — какой он был? — задала она вопрос, который сама не ожидала от себя услышать.

— В каком смысле?

— Ну… Сейчас нас окружают какие-то вещи… Я вот шла сегодня к вам, а тут неподалеку висит такой уродливый рекламный щит с радиотелефоном — я уже третий раз, проходя, спрашиваю себя, когда же наконец его заменят чем-нибудь другим? — Фру Йенсен усмехнулась, понимающе кивнув головой — наверно, ей эта реклама тоже надоела. — Допустим, тридцать лет назад этот район был таким же — или совсем другим, неважно. Но без этих сегодняшних мелочей я бы с трудом его узнала. И у людей в головах, наверно, творится что-то подобное — с течением времени все меняется… То есть, конечно, многое остается — привычки, опыт, взгляды, но многое и вытесняется — ведь мы с вами не вспоминаем сейчас, каким холодным было лето два года назад, а тогда нас это занимало. Как представить, каким все было в том году, когда вышел этот сборник стихов? — путано закончила она.

— И ты хочешь, чтобы я описала тебе кусок прошлого величиной с год? Ты представляешь, как много надо сказать для этого?

— Нет, — честно призналась Малин. — Но кое-что ведь можно восстановить и так — мы возьмем несколько таких книжек, — она кивнула на сборник, — и сможем определить, какие писатели были тогда в моде. О том, как в то время одевались, я тоже имею представление. Музыка, молодежные движения — об этом знают все. Но вот отношения между мужчинами и женщинами, мне кажется, были немного другими… Только не говорите, что это — тема вечная.

Фру Йенсен улыбнулась:

— Не буду. Я попробую тебе рассказать, если хочешь, — она стала вытирать пыль с очередного тома, снятого с верхней полки. — Хотя, копни ты во времени чуть пораньше, мне было бы легче: первые романтические впечатления запоминаются лучше всего. Но ты почему-то ухватилась за шестидесятые, — скорее констатировала, чем спросила преподавательница, внимательно вглядываясь в лицо Малин.

Девушка промолчала — она уже предвкушала рассказ, который сулил ей возможность что-то понять из того, что осталось неразгаданным после разговора с человеком по имени Йен Фредрикссон.

— Может, я слишком обобщаю, но для всей Европы шестидесятые стали временем американской экспансии, — начала фру Йенсен, как казалось, уж слишком издалека. — Помню, сперва меня это сильно раздражало — мода на все американское. Потом это стало частью быта — привыкаешь и уже не замечаешь, что сосиска — это хот дог, а рабочие штаны — джинсы. Может, что-то похожее творилось и в умах, ты права. Из мужчин и женщин, живущих для того, чтобы обеспечивать благополучие своей семьи, многие превратились в охотников за ощущениями. Знаешь, иногда это принимало довольно-таки уродливые формы… Не подумай, что я кого-то осуждаю — это было бы глупо… Но нам с мужем было хорошо вместе, и все эти… эксперименты, после которых люди разводились или вдруг менялись мужьями и женами, казались мне надуманными. Посмотри фильмы Бергмана [9] Ингмар Бергман — крупнейший шведский кинорежиссер. того периода — он, в общем, довольно точно все изобразил… — Она задумалась. Потом подняла голову: — Кажется, в его фильмах это тоже было — не помню, где именно… Мне тогда казалось, что молодые люди были как-то честнее, чем мои сверстники — мне-то уже было за тридцать. Идиотизм, конечно — “свободная любовь”! Но они ведь никому ничего не обещали, только прислушивались к себе — вдруг да появится что-то настоящее, не на всю жизнь, но хоть будет, что вспомнить. — Фру Йенсен оторвалась от очередной книги и пристально посмотрела на Малин. — Видишь ли, если я начну рассказывать тебе реальные истории — это все равно ничего не объяснит, ровным счетом ничего. К тому же их участники — ныне уважаемые граждане преклонных лет, что же я буду портить их репутацию… — Она еще немного помолчала. — Но, честно говоря, я думаю, что сейчас любить гораздо сложнее, чем раньше — именно из-за сексуальной революции.