Полина Поплавская - Танец страсти

Чем больше она думала о том, почему так себя ведет, тем вернее утверждалась в одной мысли: дело совсем не в том, что с нею обошлись, как с маленькой девочкой. В “Сладком лотосе” Малин впервые почувствовала смущение оттого, что ничего не знает о Юхане как о мужчине. Раньше ей никогда не приходилось усилием воли менять свое представление о человеке, а в тот вечер она пыталась проделать именно это — заставить себя увидеть в старинном приятеле мужчину, потенциального любовника… С тех пор Юхан стал для нее чем-то вроде сложной задачки: она должна была сотворить для себя его новый образ. Малин успешно справилась с первой частью — отказалась от того почти родственного чувства, которое вызывал у нее сосед, но ее ожидало фиаско во втором пункте — увидеть в нем объект желания. С тех пор, как она выбежала из ресторана, она совершенно перестала понимать, как ей вести себя с этим человеком.

Малин и не заметила, как дошла до стеклянной коробки музея. Сейчас он не выглядел таким мрачным и угрожающим, каким представлялся ей в воспоминаниях. Солнце играло на блестящих поверхностях стен, отражалось от крыши, делая ее ярко-красной. Девушке захотелось немедленно войти внутрь, чтобы убедиться: все прочее было лишь плодом усталости, помноженной на ее не в меру разыгравшееся воображение.

Она остановилась, давая глазам привыкнуть к полумраку помещения, и направилась к возвышавшемуся над полом кораблю. В глубине души Малин ждала, что ее вновь охватит то странное волнение, но на этот раз она чувствовала себя спокойно и буднично, как будто всю жизнь проработала в этом музее хранителем. Забавное слово: “хранитель”. Сразу представляется человек, который каждое утро обходит музейные экспонаты и смотрит, не украли ли за ночь корабль. Или хранитель — это тот, кто собирает все, что имеет отношение к экспонатам и бережно хранит правду и вымысел о них, до которых, возможно, больше никому в мире нет никакого дела. Что было бы, подумала Малин, если бы у каждого предмета на земле был свой хранитель?

Она посмотрела вверх. Пилястры, подпиравшие перила верхней палубы, причудливо изгибались, лихим хороводом огибая весь корабль. Коричнево-серый тон не нарушался здесь следами позолоты, как в гербах на корме, и, может быть, поэтому их танец выглядел не парадом, а каким-то шутовским кривлянием, к которому на корме присоединялись головы людей и животных. Они выглядывали отовсюду, словно выбирая удобный момент и высматривая место, которое им предстояло занять. Разномастные лики высовывались из-под ног римских легионеров, терлись о лапы львов и грифонов, толкали под локти усталых скандинавов. Малин попыталась найти фигуру волка, пожиравшего солнце, которую запомнила с первого раза, но так ее и не увидела. Пошарив глазами по верхним ярусам, она взглянула вниз и отшатнулась: весь нижний ряд был охвачен пламенем. Возможно, это всего лишь мигала перегорающая лампочка подсветки, и от этого тени метались по корме, может быть, всему виной была внезапно охватившая девушку мелкая дрожь, которой она сама не замечала… Но она видела, видела своими глазами, как из высохших деревянных истуканов по всему кораблю змейками расползается неверная рыжевато-алая плазма. И наверху ее пляске вторили огненные венчики пилястров.

Малин почувствовала, как воздух уходит из легких. Никакого пожара нет — в этом она не сомневалась ни на секунду. Он существует специально для нее, предназначается и угрожает только ей. И она сгорит в этом костре… Животный страх отбросил Малин к стене, потом прогнал через строй холщовых перегородок и заставил вжаться в сиденье маленького темного зальчика, где под монотонный голос диктора на экране сменялись картинки. Она зажмурилась и зажала уши. В голове все еще пульсировал фантом огненной пляски, но мысли стали приходить в порядок. Ужас, пронзивший ее тело в первый момент, уступил место беспомощной панике. Она понимала, что ее страх нереален, того, что ее испугало, попросту не существует, но тем больше у нее причин для отчаяния. Ведь если то, что она видела, было галлюцинацией, то как она вообще может доверять своим глазам? В любой момент ее неуправляемая фантазия готова подменить настоящее вымыслом, и она не в состоянии отличать одно от другого. Это все равно, что жить в мире, где всякий предмет может измениться до неузнаваемости прямо у тебя в руках. И никто никогда не сможет понять ее!..

Она бродила между перегородками, отделявшими одну экспозицию от другой, не решаясь ни уйти из музея, ни вернуться к тому месту, где глаза уже дважды подводили ее. Уйти — значило бы признать свою болезнь, тогда, выйдя отсюда, ей следовало отправиться прямиком к психиатру…

Малин решила заставить себя еще раз взглянуть на злополучные римские чурки. В конце концов, Юхан прав — надо лишь хорошенько присмотреться. Но остатки страха, укоренившиеся где-то в солнечном сплетении, сковывали ноги, не позволяя подойти к кораблю.

Малин не знала, сколько времени провела в борьбе с собой. Когда она вновь обрела способность различать окружавшие ее предметы, то обнаружила, что уже довольно долго смотрит на большую черно-белую фотографию, сделанную, вероятно, в конце шестидесятых. На фоне моря была снята группа молодых людей, чьи лица были отчетливо видны: отливающий металлическим блеском загар, белозубые улыбки, морщинки, какие бывают, если слишком часто щуриться от солнца. Подпись под фотографией сообщала, что на ней запечатлены аквалангисты и археологи, участвовавшие в поднятии “Васы”. Позади всех стоял высокий плечистый молодой мужчина с аккуратно подстриженной бородой. Ветер взъерошил его русые волосы, они стояли торчком, и даже борода не могла скрыть мальчишеского выражения на его лице. Он широко улыбался, и Малин невольно улыбнулась в ответ.

Глубоко вздохнув, она повернулась, чтобы пойти в глубь зала, и застыла на месте. Напротив стенда с фотографией стоял тот самый мужчина, чьему изображению она только что улыбалась. Он выглядел несколько старше, чем на фотографии. Малин переводила взгляд с фотографии на живого гиганта, удобно устроившегося на перилах, и чувствовала, что пол уходит у нее из-под ног. Очевидно, ее болезнь прогрессирует — видения уже перекинулись на живых людей…

Но тут мужчина-галлюцинация еще и заговорил:

— Полагаю, уже не нужно объяснять вам, какое отношение я имею к музею?

— Вы хранитель? — обреченно спросила Малин.

— Неужели похож? — Незнакомец недоуменно поднял брови и представился: — Йен Фредрикссон, аквалангист. — Он кивнул в сторону фотографии.

— Я думала, мне померещилось, — пробормотала Малин. Заметив, что мужчина вопросительно смотрит на нее, она назвала свое имя.