Ануш Варданян - Не ссорьтесь, девочки!

— Много о тебе слышала.

Юля автоматически переводит.

— Вы говорили обо мне?! — восторгается Доня.

— Еще бы, — мрачно вздыхает Соня.

— Как мои грибочки? — спрашивает Лосева и, как в пантомиме, изображает гриб: сначала вытягивает руки вдоль туловища, потом показывает нечто напоминающее купол над головой.

— Ты?! Это ты?!

Лосева рдеет и смущается.

— И котлеты мои…

— Боже, — стонет от блаженства Дональд.

Соня шепчет Нонке:

— Мне кажется, мы можем их оставить.

В аэропорт ехали молча. Соня и Нонка, обнявшись, заснули. Дональд с искренним восхищением разглядывает красоты Санкт-Петербурга. Второй раз за две недели он видит дворцы, купола и шпили. И это восхитительно. Лосева с переднего сиденья преданно вглядывается в лицо Дональда Донована.

— Не забуду… Никогда не забуду, — шепчет он.

Машина подскакивает на ухабе. Нонна просыпается от толчка.

— Что это было?

— Кривая дорожка, — отвечает Юля.

Что-то бьется о Нонкину туфлю. Она наклоняется и видит треклятый потерянный конверт с деньгами.

— Ого! Смотрите-ка. Я деньги нашла.

— Деньги? Какие деньги? Дайте в долг, — бормочет Соня спросонья, а разглядев конверт, радостно верещит: — Ура, живем!

— Сначала оплатим его телефонные счета, потом заживем на оставшиеся, — охладила ее пыл Нонна.

— В этой ситуации главное — ни в чем себе не отказывать.

Автомобиль подъезжает к зданию аэропорта.

Они прощаются, втроем обнимают большого Дональда, по щекам которого текут слезы.

— Доня, ты звони! Обязательно, слышишь? — просит Юля.

— Обязательно. Я позвоню. Вы даже не знаете, что вы для меня сделали. Вы мне вернули вкус к жизни!

— Доня, не пей. Не пей, Дональд, — просит Соня.

— Гога — потрясающий мужик. Такой умный! Береги его, Софи. Ты к нему несправедлива.

— Не унывай, слышишь. Все будет хорошо. Будем верить в это, — шепчет ему Нонна.

— Только, дорогая, то, что варит твоя мама, — это не кофе.

— Это кофе.

— Это не кофе. Это динамит.

Наконец кружение заканчивается. Все четверо размыкают объятья. Лосева скромно топчется неподалеку.

— Как вы думаете, зачем он приезжал? — задумчиво спрашивает Нонна, когда Доня легко загребает большими ручищами необъятную для остальных Лосеву.

Он махал им шляпой, пока видел их, а они его. А потом исчез за пластиковой государственной границей. Лосева припала к отверстиям в перегородке, пытаясь увидеть хоть кусочек клетчатой рубашки.

За шатким столом аэропортовского кафе они молча пьют жидкий чай. Кофе нет — сломалась кофеварка. Юля брезгливо отстраняет от себя чашку. Из-за ее рыжей шевелюры Соня поглядывает на внушительный силуэт Лосевой. Та прижалась к грязному окну и смотрит в небо на только что взлетевший самолет. Нонна достает из рюкзака тетрадь с черновиком их будущей славы.

— Итак, дамы, о чем будем писать?

Юля нервно:

— Не знаю. О счастье.

— Посмотрите на нее. — Соня кивает на Лосеву.

— Я об этом и говорю. Завидно.

Соня задумчиво:

— Вы думаете, она влюбилась?

— Еще по рассказам.

Соня грустно:

— Надо же… ничего не замечаю. Совсем стала каменная.

— Ты как Хозяйка Медной горы: хочешь любить, но не можешь, — говорит Юля.

— А ты? — спрашивает Нонна.

— А я хочу, но мне некого. Все эти юноши, девушки, этот случайный Коррадо — это ерунда, чушь, бред.

— А Сонька?

— А Сонька очень хочет, поэтому и любит всех подряд.

— А как вы думаете, ему она тоже понравилась? — Нонна глядит на Лосеву.

— Да. Мне кажется, да, — говорит Соня.

И Нонна начинает писать.

— Что пишешь?

— Читайте.

Соня читает из-под Нонкиной руки:

«Мужчиной вашей мечты может оказаться каждый: почтальон, коллега по работе, внезапный гость. Никогда не упускайте шанса изменить жизнь. А для этого — действуйте: отвечайте на телефонные звонки, ходите в гости, открывайте дверь незнакомцам, только, конечно, предварительно спросив: «Кто там?» Делайте! Двигайтесь! Жизнь — это движение и общение. Заводите новые знакомства. Если это не ОН, то, возможно, это просто ваш новый друг».

К их столику подходит печальная и очень похорошевшая Лосева.

— А знаете, с кем он говорил по телефону?

— С психоаналитиком, конечно.

— Со своим автоответчиком. Чтобы здесь ему казалось, что ему есть с кем говорить по телефону и кто-то ждет его звонков, а там — чтобы ему казалось, что ему кто-то звонил, когда войдет в пустой дом. Что он кому-то нужен. Понятно?

Соня любила оперу. У нее была хорошая музыкальная память и сосед — толстый солист театра «Опера-плюс» с густым баритоном. Что плюсовалось к опере, было неясно, но баритон жил в соседней квартире и пел вполне традиционным способом. Он распевался по утрам в ванной. Начинал с ноты «до» второй октавы и, пока брился, подбирался к следующей. Он часами репетировал за стеной, благодаря чему семья Сквирских хорошо знала мировой оперный репертуар. Он пел на лестнице, встречаясь с Соней. Пел, само собой, в театре, куда частенько приглашал терпеливых соседей. Сониному отцу особенно нравилась партия из «Аиды». «Радамес, ты открыл прохода заднего тайну…» доводило его до колик от смеха. Лерка предпочитала Горького в переложении для оперы: «Мать твою, мать твою, мать твою арестовали…»

Нонна любила драматическое искусство. Когда ей нравилось сценическое действие, из въедливого и скептичного профессионала она превращалась в самого заурядного и благодарнейшего зрителя. Она ревела на «Даме с камелиями» ровно столько раз, сколько ходила на этот спектакль.

Юля с удовольствием ходила только в кино. Она страстно любила гонки на автомобилях, взрывы, жаркие поцелуи и голливудских красавцев средних лет с умеренно седеющими висками. Теперь благодаря Елизавете Александровой Юля пристрастилась к балету. Но Александрова удивила авангардистским начинанием, и Юлька не успела ознакомиться с классическим танцем. Прима неожиданно ушла из Мариинки, прихватив с собой и худрука.

В большом замкнутом дворе у бурой кирпичной стены был установлен импровизированный помост. Под бой и дробь живых барабанов Лиза плела замысловатый и прекрасный танец. Горели факелы, и тень огня плясала на танцовщице, лицах зрителей и глухой стене. Юля, открыв рот, завороженно глядела на сцену, забыв о жвачке. Нонна — вдумчиво и тонко улыбалась, будто ей одной были понятны смысловые глубины, о которых не догадывались ни постановщик спектакля, ни его звезда. Соня не терпела модернизма и потому на каждую музыкальную коду недовольно качала головой и закатывала глаза. Пальцы ее нетерпеливо барабанили по спинке стула Юли.

Для первого самостоятельного спектакля Александровой Юля придумала сценические костюмы. Лиза обрушилась за две недели до премьеры, громко крича: «Срочно! Погибаю! Спасите!» И Юлька ходила на репетиции, старательно читала либретто, написанное, очевидно, с учетом вражеской диверсии. В случае попадания в руки конкурентов сценарий балета был застрахован от плагиата. Завистники не поняли бы ни слова: «Земля. Рассвет. Она одна…», или «Пустыня. Ночь. Она одна…», или: «Красная планета. Рассвет. Она одна…». Юля добросовестно пыталась уловить если не сюжет, то настроение. Она сделала несколько вариантов эскизов. Все это второпях, только разминаясь, только, кажется, нащупывая интонацию будущего спектакля. Но Лиза схватила рисунки, кинулась с поцелуями, выкрикивая: «Это то, что нужно! Юля, это гениально!» Похватала эскизы и умчалась в театральные мастерские. Юлька была недовольна. Собственные идеи казались ей сырыми, не вылежавшимися, не вымученными, а потом она очень ревновала. Впервые после «Воропаева» кто-то другой будет шить по ее эскизам. И бог их знает, что сотворят.