Ануш Варданян - Не ссорьтесь, девочки!

— Ёшь!.. Мать!.. Блин!.. А!..

Наконец цветочный ливень иссяк. Юля стоит посреди горы цветов — исколотая и расцарапанная. Прохожие, наблюдавшие эту сцену, преодолев оцепенение, двинулись дальше по улице — бесплатное шоу закончилось.

Лосевское кафе утопало в цветах. Так бывает после юбилеев, свадеб и похорон. На каждом столе по розе, и везде вазы, банки и бутылки с цветами. Хозяйка заведения стояла над Юлей и, зажав ее голову между спинкой стула и собственной гигантской грудью, ватным тампоном обрабатывала царапины. Вместо привычного кофейного натюрморта на столике — перекись водорода, вата, зеленка.

Юля жалобно пищала:

— Ой, ой, щиплет!

— Терпи. Ты же…

— Только не говори, что я должна терпеть только потому, что я женщина.

— Так и есть. Ты — женщина.

Лосева потянулась за склянкой с зеленкой.

— Ой, может, не надо зеленкой! Мне сегодня на прием. Там мои потенциальные заказчики, а я зеленая.

Лосева, макая ватную палочку в зеленку, спокойно говорит:

— Это боевые раны. Гордись ими.

— Это вражеская диверсия. Специально, чтобы я была изуродована, чтобы не встретила мужчину всей моей жизни, чтобы заказчики избегали меня, как будто я прокаженная.

— Разве? Может, это мужчина твоей жизни тебя осыпал розами?

Юля отстраняет нависшую над ней руку Лосевой с зеленкой и спрашивает с тайной надеждой:

— Ты думаешь? Я, знаешь ли, тоже так хотела подумать. Но представила, как надо мной будут девицы смеяться, если я им выскажу эту версию, и сразу решила подумать, что это просто ошибка. Нелепица какая-то, чушь во фраке, злой розыгрыш. Кстати, точно! Это злой розыгрыш!

— Не ври тете Свете Лосевой. И себе не ври.

— Ну а как это все назвать?

— Тебя просто осыпали розами. Все. Какие еще варианты? Не вполне удачно, согласна. Но… Кто бы мог подумать, что розы с такой высоты — опасны? Вот я, например, тоже бы не подумала об этом. Честно.

— Так ты думаешь, что это мне?

— Тебе, а кому же?

— То есть это не ошибка?

— Не ошибка.

— И не розыгрыш?

— Нет.

— И не диверсия?

— Слушай, если бы кому-то понадобилось, чтобы ты на тусу не пошла, то легче было тебя помойным ведром по голове шарахнуть. А шиповатыми цветочками — дороговато. Не находишь?

— Тоже верно… Значит, это мне?

— Опять?! Ты что, по кругу так будешь эти вопросы задавать?

— Да не верится мне!

— Небалованные вы бабы. Во все что угодно поверить можете, а в хорошее не верите.

— Такое воспитание.

— Это не воспитание. Это болезнь. Запрет на радость.

Юля вспомнила, что у Нонны, к примеру, была странная особенность — она икала от смеха. А Федя ее, когда еще человеком был, а не бесплотной гадиной, прижившейся в ее воображении, утверждал, что это у нее запрет на радость. Ведь правда странно: посмеется человек от души и тут же икает. Теперь подруга редко смеется тем заливистым смехом, что после доставлял неудобства.

— Ладно, надо придумать, чтобы не такой расцарапанной на прием пойти, народ не распугать.

— Придумай что-нибудь. Ты девочка умная.

— Я не умная. Сонька умная. Нонка тоже умная, хоть и с придурью. А у меня просто хорошо развитое воображение.

— Вот и вообрази себе, как обыграть множественные зеленые штрихи.

— А нельзя было их вовсе не делать?

— Нет. Столбняк и неминуемая смерть ждут каждого, кто не обработает раны…

Юля придвигается к Лосевой.

— Слушай, давай вступим в преступный сговор.

Лосева заинтересованно поднимает брови.

— Если вечером мои мымры придут, расскажи им в красках про цветы. Ладно? Только обязательно в ярких красках. А то, мне кажется, они меня даже не считают красивой. Сонька любовников как перчатки меняет, думает, что любого мужика может охмурить, а Нонна на своем Федоре рехнулась. Любит его который год и думает, что она Родина-мать. А я у них вроде как несерьезная какая-то…

— Прихвастнем!

По залу циркулировал светский народ. Сверху, с балкона, нависающего по периметру над залом, Юльке хорошо было видно броуновское движение гостей.

Гости разбились на небольшие группы, которые неторопливо перемещаются по залу. Затем одна группка сливается с другой, с тем чтобы, разделившись заново, образовать следующую колонию. Особенное оживление этих светских молекул происходит у фуршетного стола. То и дело кто-нибудь нарушает чинность перемещений — это появляются новые гости. Но пока еще никто не вызвал фурора. Среди гостей Юля разглядела и Шестаковича. «Ага, конечно, — подумала она, — как же без тебя, старый ловелас».

Юля видела и подиум для показа одежды. Интересно, кто будет показываться? Задник, на котором обычно выведено имя модельера, затянут синим бархатом. Юлька не решалась спуститься вниз. Зеленка Лосевой преобразилась на коже в затейливый узор из молодых листьев и весенних цветов и плавно переходила в полупрозрачное одеяние из салатного цвета органзы.

Пока Юля созерцала жизнь знаменитостей «с высоты птичьего полета», мимо нее несколько раз прошел начальник охраны — в подсобное помещение и обратно. На шее золотая цепь, из-под воротника шелковой рубашки видна загорелая грудь. Он подозрительно оглядел молодую женщину, приникшую к балкону. Наконец подошел и хмуро окликнул:

— Артисты внизу ждут, девушка. Здесь артисты не стоят.

— А я, к сожалению, немножечко не артистка, — ответила Юля.

— И модели должны быть внизу. У них установка — показать костюмы и смешаться с толпой гостей.

— Я и есть толпа гостей.

— Пригласительный покажите, пожалуйста.

— Боже, какие меры предосторожности…

Начальник охраны, больше похожий на главу колумбийского наркосиндиката, обстоятельно изучил Юлькин пригласительный билет и вернул.

— Простите, мадам. — Он разве что не козырнул.

— Мадам прощает.

Он хмуро кивает и уходит. Юля сразу же чувствует себя лучше. Глядя на литые плечи главного охранника, она даже жалеет, что не флиртовала. И спрашивает вслед, просто так, между прочим:

— А какой Модный дом показывается?

Не оглядываясь, тот ответил:

— «Воропаев».

Елизавета Александрова восседает в кресле, утопая в цветах. За ней стоит главный режиссер театра — ее патрон и любовник. К ним подходит Шестакович и, низко поклонившись, галантно целует руку балерине, что-то нашептывая ей на ухо. Александрова кивает.

Шестакович быстро идет к подиуму, берет со стойки микрофон и легко запрыгивает на довольно высокий помост.

— Сегодня мы чествуем нашу фею танца, нашу великую балерину Елизавету Александрову Премьера, данная вчера коллективом театра, — это триумф твоей карьеры, Лизочка, киска…

Сквозь дежурную улыбку видно, как Александрова морщится от слова «киска».

— Тебе — царице — сегодняшнее пиршество красоты! Дамы и господа, я рад представить вам самого модного модельера в модном бизнесе, самого элегантного художника в элегантном деле. Воропаев, дамы и господа!