Пол Райзин - Водка + мартини

Блуждая таинственными и непостижимыми путями Великого Похмелья (из удивительных областей чистого просветления тебя то и дело бросает чуть ли не в преисподнюю, где кругом мрак и впереди один только мрак) я ловлю себя на том, что нахожусь в каком-то ленивом и рефлекторном состоянии медитации на тему обоняния, запахов. Помню, однажды я сидел на какой-то лекции по психологии, и лектор заявил, что обоняние — одно из древнейших человеческих чувств. Образ, вызванный запахом, возникает в нашем сознании непосредственно, без всякого вмешательства мысли. Скажем, зрение и слух совсем другое дело: когда мы слышим громкий «трах-тарарах», у нас в голове возникает образ, например, грома и молнии или бомбы; попавшее в поле нашего зрения пятно, которое стремительно движется в глубине парка, неожиданно выскакивает у нас в сознании в виде образа собаки или белки. Но если в ноздри твои вдруг попадает какой-нибудь запах, то просто думаешь: «Чем это тут, черт побери, воняет?»

И вот именно эти слова нежданно-негаданно всплыли в моем сознании, как только до меня дошло, что тут, черт меня побери, действительно чем-то воняет… и, минутку… ну да, воняет еще гуще и все сильней. Запах мощный, запах отвратительный и ужасный, поистине зловещий запах — он куда более мерзок, чем тот, который произвел я сам; и было бы не слишком большим преувеличением назвать эту вонь жутким зловонием. Этакое пованивание склепа, битком набитого трупами. Понадобилось всего несколько секунд, чтобы меня осенило: это может быть только она. На мою газовую атаку она ответила своей, бесшумной, но от этого не менее решительной и, я бы сказал, суровой и беспощадной, и если б свою струю она пустила на вражеские окопы, я думаю, все нацисты на свете тут же попадали бы замертво, умоляюще воздев лапки к небесам.

Я немедленно выныриваю из-под одеяла.

— О боже, как это мерзко.

Хилари не отрываясь смотрит в газету, лицо ее бесстрастно — она всегда была хорошей актрисой. На ней одна из моих рубашек, а вокруг рта налипли крошки поджаренного хлебца.

— Как головка? — спрашивает она, делая вид, что внимательно читает. — Может, таблеточку нурофена? — Она наклоняется, подбирает с пола пузырек с пилюлями и трясет им гораздо громче, чем это необходимо.

Не помню, кто мне сказал, что покойный Кингсли Эмис, царство ему небесное, считал лучшим средством от похмелья любовные игры? Думаю, за свою недолгую жизнь я перепробовал все, что можно. Клин клином или, как говорили древние, подобное подобным (дерзко, рискованно и чревато). Пресловутая сауна может помочь, а может, черт возьми, и совсем наоборот. Укрепляющая прогулка, «для моциона», «чтобы подышать свежим воздухом», опасна для жизни. Секс, скажу я, довольно странное средство. Определенно существуют некие факторы, которые сближают секс и похмелье, похмелье и секс. С эволюционной точки зрения и то и другое каким-то образом имеет отношение к «старичку мозгу», к так называемой высшей умственной деятельности и ее проявлениям — это лишь в случае, когда похмелье слегка сбито и голова поставлена на место хорошей выпивкой накануне вечером. В ярости секса, брошенного на сопровождающие всякое похмелье чувство вины и тупость сознания, есть-таки позитивное начало. А может, это, наоборот, ощущение близости смерти, желание смерти — ведь оргазм, как говорят французы, и есть le petit mort, маленькая смерть.

Я наконец вспоминаю, кто говорил мне об этом. Конечно, она, кто же еще, вычитала в каком-то журнале. Я выхватываю у нее газету, отшвыриваю ее в сторону и залезаю на свою миленькую подружку.

— Доброе утро, мисс Блюм.

Хилари пристально смотрит мне в лицо тем слегка бессмысленным, туповатым взглядом, который — это хорошо знает всякая умная женщина — так нравится мужчинам. Волосы ее в полном беспорядке… она выскальзывает из моей рубашки в красную полоску так изящно, что просто дух захватывает. У меня в голове начинает крутиться кино, и я вижу, как в высокий стакан медленно льется холодная водка. На ее же лице неторопливо расцветает похотливая улыбка. Острый ноготь вонзается мне в спину. Еще мгновение — и ее язык оказывается у меня во рту. Блестящая статья про Грега Дайка в «Обсервере», очевидно, потрясла ее не настолько, можно ее на время и позабыть. И последняя мысль в моей бедной голове, которая судорожно попыталась облечь себя в словесную форму, оказалась, как это ни странно, еще одним умозаключением незабвенного Кингсли Эмиса: он однажды признался, что был вне себя от радости, когда вдруг обнаружил, что наконец окончательно утратил всякое сексуальное желание: по его словам, все эти долгие годы он чувствовал себя так, будто был железной цепью прикован к бешеной собаке.

Когда все кончилось, она спрашивает:

— О чем ты думаешь?

— О сплетении нитей, — загадочно отвечаю я.

У Хилари сейчас посткоитальный кайф. Что-то забавное произошло с ее лицом. Губы расслаблены, она мечтательно, как в полусне, смотрит на дым своей сигареты, тонкой змейкой вьющийся в луче солнца, который всегда именно в это время как бы разрезает мою спальню надвое. (Если бы эту сцену снимали в кино, то ее сопровождали бы звуки фортепьяно, играющего медленную джазовую мелодию. Для книги, увы, сойдет и рык автомобилей на Хаверсток-хилл.) Хилари — еще та курильщица. Она выкуривает две сигареты в день, одну после еды, одну после секса, и больше курить у нее нет ни малейшего желания. Да и курит-то она не как следует. Смотрю на нее и думаю, что она это делает понарошку. Не взатяжку, к тому же не докуривает даже до половины. Странная мысль, но, несмотря на то что пачки ей хватает больше чем на неделю, я все-таки смею утверждать, что от этих двух сигарет у нее выработалась стойкая зависимость. И что самое трагичное, она курит сигареты «Ламберт энд Батлер», а это уже моветон. Тем не менее она заявляет, что ей нравится их вкус, хотя мне-то хорошо известно: если под рукой нет ничего другого, то, как всякий заядлый курильщик, она готова смолить все подряд.

Я лежу рядом с ней, гляжу на вьющийся над нами дым. После триумфа над «Санди таймс» — о да, теперь я нравлюсь себе куда больше, и именно за то, что отказался наконец от этой паршивой газетенки, — я прикидываю, что бы такое еще вычеркнуть из списка. Уборка квартиры после вчерашней пьянки (сначала в баре, потом на вечеринке, потом в клубе и, наконец, у Стива), вне всякого сомнения, немыслима, как и чисто практические пункты, как-то: книги, гардероб, шкаф для документов, новые очки и парикмахерская. Даже пункт «Не забывать про родителей» кажется сейчас совершенно диким. Хилари, издав звук, очень похожий на вздох вполне удовлетворенной женщины, посылает еще один клуб дыма в тучу, собравшуюся над нашей постелью.