Пол Райзин - Водка + мартини

— Чипсы! Скорей подавай чипсы! Смешанная поджарка, пятый столик. Быстро!

— Вот она!

(Для двух откормленных детей из Финчли, родители которых принадлежат к среднему классу, такие игры куда интересней, чем какие-то «врачи и санитарки». Больницы — это для больных и убогих. В ресторане же можно вкусно поесть.)

Когда мы устаем от ресторанного дела, мы превращаемся в беспощадных мстителей Эмму Пил и Джона Стида. На нас наседают превосходящие силы воображаемых врагов, и мы, как черти, отбиваемся от их непрерывных атак.

— Вам нужна моя помощь, миссис Пил? — коротко спрашиваю я, отправляя на тот свет злодея туго стянутым зонтиком.

— Все в порядке, Стид, справлюсь сама, — отвечает она, каратистскими ударами ног выключая двух громил.

И потом, когда мы, усталые победители, лежим на траве, разыгрывается сцена, которую мы уже придумали сами. Из карманов своих коротких штанов Джон Стид достает пачку конфетных сигарет длиной в десять мятных леденцов каждая, украшенных на кончике красной блямбой, изображающей фильтр. Одной из них он угощает миссис Пил и одну берет себе. Еще бы, мы заслужили по сигарете, подумайте только, сколько бандитов мы уложили. Мы валяемся на солнце, попыхивая сладкими симулякрами (с их быстро надоедающим привкусом какой-то пудры), мы принимаем разные позы, складываем пальцы и губы с таким видом, будто мы в чем, в чем, а уж в этом-то толк знаем. Как заправские курильщики, мы втягиваем дым, делаем затяжку, выпускаем дым через рот, через нос. Мы постукиваем пальцем по «сигарете», сбрасывая воображаемый пепел. Мы даже умеем делать вот что: сигарета зажата между указательным и средним пальцами, и, чтоб стряхнуть пепел, мы легонько постукиваем большим пальцем по фильтру. В общем, мы точно копируем все движения настоящего курильщика, хотя настоящая сигарета еще ни разу не касалась наших губ.

Почти ни разу.

Мне девять лет, если уж я бывал Джоном Стидом, то почему бы мне не быть и Дэвидом Никсоном, лысым маэстро с живым кроликом в пустом цилиндре. У меня есть все, что необходимо настоящему фокуснику; я умею выделывать самые разные удивительные штуки с монетами, картами, веревками и кольцами. И когда мы устраиваем представление для наших мам и пап, Хилари Блюм всегда выступает в роли моей очаровательной ассистентки.

Но постойте, не берет ли она на себя слишком много, не присваивает ли себе бо́льшую часть того внимания публики, которое предназначено магу и волшебнику, не задвигает ли она его самого в тень, когда с таким важным видом ходит по сцене в своем великолепном купальном костюме, когда эффектно протягивает руку и даже слегка переигрывает — смотрите, яйцо исчезло, смотрите, в вашем носовом платке больше нет никакой дырки. Да, это чувствуется, возможно, она и вправду придает слишком большое значение своей роли.

Но мне нисколько не обидно. Она ведь старается, она хочет, чтобы наше представление имело успех. И она прекрасно усвоила Первый Закон Магии, который я прочитал для нее вслух из моего самоучителя: публике всегда должно быть немножко мало, публика должна хотеть еще.

И вот для одного из фокусов нам нужна сигарета. Настоящая сигарета. Миссис Блюм любезно одалживает нам толстую короткую сигарету — она курит «Посольские». Я сажаю Хилари на стул, и она вдруг делает очень серьезное лицо, будто изо всех своих силенок пытается на чем-то сосредоточиться. Я беру взятую напрокат сигарету и держу ее перед публикой между кончиками большого и указательного пальцев с той стороны, с которой прикуривают. Потом театральным жестом вставляю фильтр своей юной ассистентке в ухо и медленно, с открыванием рта, придыханием и гримасами делаю вид, что засовываю всю сигарету ей в ухо. (Конечно, сама сигарета как ни в чем не бывало скользит, скрытая кистью моей руки.)

Смотрите внимательно, вы видите? Я засунул целую сигаретину в ухо маленькой девочки, дочки миссис Блюм! Разве это возможно? Может быть, ей больно? Может быть, необходимо хирургическое вмешательство? И пока аудитория ломает головы над всеми этими вопросами, кончиками пальцев я касаюсь своих губ и — можно ли в это поверить, дамы и господа? — вытаскиваю ту же самую сигарету из своего рта!

Браво! Сияя, словно прожектор, Хилари вытягивает руки и кланяется, зрители в восторге, словно они были свидетелями самого потрясающего трюка с тех самых пор, когда Гарри Гудини ухитрился под водой выбраться из застегнутого наглухо мешка. Изящным жестом она возвращает сигарету матери, и сигарета воссоединяется со своими сестрами в пачке. Шумные аплодисменты. Была бы у нас тут музыка, сейчас звучали бы фанфары. Взрослые ахают, изумляются, как это все у нас так здорово получилось? А у меня на губах остается отчетливый, благоухающий вкус свежего, непрокуренного табака.

Надо остановиться на стоянке автосервиса по дороге домой. Нет, к чертям собачьим, не надо .

Воскресный вечер мы провели классически. Газеты все перечитаны, в гости мы сходили к кому только можно, а по телику одно дерьмо, и я все еще не выкурил ни одной сигареты за весь день — что остается делать, кроме как сходить в кино?

Лично я не считаю Хью Гранта хорошим комиком. Но Хилари смеялась весь сеанс, и я полагаю, что фильм справился-таки со своей задачей — жалкий остаток своих выходных, как слабое пожатие руки умирающего, мы отдали ему.

Итак, теперь мы сидим в кафе «Фло» на Хаверсток-хилл, перекусываем, и Хилари ведет себя немного странно. Она слегка посерьезнела, с ней это не часто бывает, и спрашивает, не кажется ли мне, что день сегодня был какой-то особенный. Не могу сказать ничего определенного. Для меня он как и все остальные воскресенья в Северном Лондоне.

— День рождения Гитлера, — пытаюсь я угадать.

— Нет, Майкл, — говорит она, — это касается только нас с тобой.

О боже. Да что бы это могло быть?

Она долго роется в своей сумочке, наконец достает и протягивает мне маленькую плоскую коробочку, обернутую в золотистую бумагу и перевязанную ленточкой.

Черт. Черт. Черт. Этого мне только не хватало.

— Майкл, — расширившимися глазами она проникновенно смотрит в мои. Я изо всех сил стараюсь засмеяться глуповатым смехом. — Мы с тобой вместе уже ровно две тысячи дней. Ты понимаешь… вместе, постоянно вместе. Я купила тебе подарок в честь нашей двухтысячедневной годовщины. Ты не сердишься? Я просто не могла удержаться. Я люблю тебя.

О, Хилари. Милая, непроходимая дура.

В коробочке блестит серебряная зажигалка «Ронсон».

В постели Хилари читает книгу под названием «Треска». Скорей всего, в ней описано все, что касается этой рыбы и ее взаимоотношений с человеком; Хилари говорит, эта книга настолько увлекательна, что читается как роман. Лично я сильно сомневаюсь, чтобы какой-нибудь идиот взял на себя труд писать роман про треску, я говорю ей об этом, и она хохочет в полный голос, потом целует меня в ухо и снова погружается в глубины Северной Атлантики. На днях мне так и не удалось дочитать до конца три книги подряд («Птичьи трели», «Вечеринку у Ральфа» и еще какую-то, не помню, — так вот, я подумал тогда: про что же тут, едрена вошь, написано? ), поэтому сейчас я перечитываю еще раз «Котлован» — обожаю эту книгу и считаю ее гениальной. Желание выкурить сигарету преследует меня, как постоянное, тупое чувство… пустоты. Немного напоминает голод. Или головную боль при отсутствии головы. Целое воскресенье у меня во рту не было ни одной сигареты. Как я буду жить завтра?