Пол Райзин - Водка + мартини

— Здравствуйте, — говорим мы дуэтом.

Большие навыкате глаза старого украинца разглядывают нас, одно чувство на лице сменяется другим, и наконец изображается что-то среднее между страхом и совершенным недовольством. Потом, словно где-то глубоко внутри себя решив смириться — а-а, да и хрен с ними , — он плетется на кухню. Дэвид Уайт снова сигнализирует нам, мол, садитесь. Сам он усаживается в кресло, а мы с Ясмин втискиваемся между валиками диванчика.

Насколько нам позволяет положение, мы осматриваемся. На маленьком столике стоит полбутылки бренди и рядом стакан. Газета на русском языке. Кисет с табаком. Отвратительная сувенирная пепельница, полная окурков от самокруток. Возле двери — огромная гильза от артиллерийского снаряда, которая служит подставкой для зонтика и трости. В тумбочке под телевизором коллекция потрепанных книжек — я вижу среди них издания Тома Клэнси и Джона Гришэма, — попадаются также названия, написанные кириллицей, меж которыми стоит том Библии. По телевизору показывают какое-то богослужение. Изображение плохое, операторская работа тоже оставляет желать лучшего. Скорей всего, какой-то эмигрантский канал транслирует православную службу. Над телевизором фотография в рамке. На ней группа школяров, большой желтый школьный автобус. Улыбающийся шофер.

Вдруг Ясмин испуганно вскрикивает. Ей на колени прыгает рыжая кошка. Красивое, стройное, с лоснящейся шерстью животное — точь-в-точь Ясмин, только в кошачьем обличии. Она долго топчется и крутится на месте, никак не может устроиться.

Входит Вальдзней, в руках у него поднос с дымящимися кружками.

— Скажи Блонди «хэллоу», — обращается он к Ясмин. На его лице играет некое подобие улыбки. Он угощает нас чаем, заваренным по-русски, с ломтиком лимона. Потом усаживается сам, скрючившись в своем кресле над столом; локтями упершись в колени, он сворачивает новую сигарету. Пока он трудится, мы храним молчание. Наконец он прикуривает, и я замечаю, что руки его дрожат.

— А теперь ты говори, — обращается он ко мне, пуская дым и сплевывая прилипший к губам табак. — Скажи, чего ты от меня хочешь. — В глазах его читается одновременно и злость, и боль, и страх.

Я не торопясь растолковываю ему основные идеи нашей работы. То есть что мы собираемся делать. Доставим в его квартиру камеру. Несколько осветительных приборов. Возможно, снимем его сидящим в кресле как раз там, где он сидит сейчас. Я попрошу его рассказать всю его историю с самого начала и до конца. Начиная с того, где он родился, кто были его родители, какой у них был дом, каково было его детство. (Я не сообщаю ему, что мы редко используем подобный материал, он нужен только в качестве некоего фона и чтобы дать ему возможность размяться и расслабиться.) Потом мы перейдем к тридцатым годам. Как тогда относились к представителям неукраинских этнических групп в его городе. Начало войны, вторжение немцев в Россию. Его, так сказать, «карьера» в годы войны. Ну и обо всех этих… ужасных вещах, которые были в его жизни.

Старик тяжело вздыхает. Его желтые глаза наполняются влагой. А теперь, Майкл, будь осторожен. Не гони лошадей.

— Сейчас я вас попрошу, господин Вальдзней, — спокойно говорю я, — рассказать вашу историю в общих чертах. Так сказать, основные пункты. Чтобы мы могли…

Старик с грохотом обрушивает свою кружку на столик.

— Это невозможно, — кричит он, тряся головой. Ладонью вытирает слезы. — Это же так… тяжело. Очень трудно говорить. Я буду говорить вам… но я не могу говорить два раза!

Прекрасно, прекрасно. Как вам угодно, как вам угодно. Таково трусливое Первое Правило Телевидения, не так ли? А кроме того, надо любить и холить объект твоего внимания, даже если он и долбаный нацист.

Итак, есть ли у него какие-нибудь фотографии, памятные предметы, на которые мы могли бы сейчас взглянуть? Документы, записи, бумаги, письма, все что угодно, любые привязки к истории, которую этот человек будет нам рассказывать.

Ничего. Все уничтожено перед тем, как он отдал себя в руки союзников в 1945 году.

У меня в голове мелькает еще одна мысль.

— Чеслав Вальдзней — это ваше настоящее имя, данное вам при рождении, господин Вальдзней?

Он смотрит на меня с интересом. Будто никто раньше не задавал ему такого вопроса. Боковым зрением вижу, как Ясмин перестает щекотать Блонди под подбородком.

— Нет, — отвечает он наконец. — Это имя американцы дают мне. В лагере для перемещенных лиц.

И вдруг он смеется. Меня начинает слегка подташнивать. Жарко, слишком жарко натопленная квартира. Совсем спертый воздух. К тому же я испытываю ужас перед теми жуткими делами, которые, возможно, натворил этот человек в своей жизни.

— Вы хотите сказать, это имя, которым вы сами назвались перед американцами?

— Да, да, — лопочет он. — Есть отец Микки-Мауса. Валь-дзней.

Ах вот оно что! «Уолт Дисней». Вот хитрая старая манда! Ловко он вставил союзничкам. Старый хрен буквально сияет. Мол, неплохая шутка, что скажешь?

— Очень… остроумно. Ну а как ваше настоящее имя? — спрашиваю я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более бесстрастно.

— Я рассказываю вам завтра.

Похоже, с каждой минутой история становится все более скользкой: нет никаких данных, подтверждающих, что старик действительно когда-то работал на нацистов, остается верить ему на слово. И что толку, если он назовет мне свое «настоящее» имя, — разницы большой не будет. Даже если нацисты, со своей любовью к порядку, задокументировали под этим именем некоего человека, который работал на них в 1942 году, и эти документы попали в руки русских и поныне спокойно лежат себе где-нибудь в московских архивах или даже вернулись в Германию, то и тогда это доказывает лишь то, что «Вальдзнею» известно имя человека, который некогда сотрудничал с СС. И нисколько не доказывает, что этот человек именно сам Вальдзней. Все это достаточно смешно и нелепо. Более чем нелепо, абсурдно. Палач-хильфсвилли-гер, который сменил свое настоящее имя на имя Уолта Диснея? Пятьдесят лет прятал свою задницу, жил тише воды ниже травы, а теперь вдруг ему захотелось «попросить у человечества прощения»? Открыто признаться в своих военных преступлениях? Что-то не вижу в этом смысла.

— О’кей, мы говорим деньги, — он свинчивает пробку с бутылки бренди.

Ох-хо-хо, вот мы и приехали. Прозвучало-таки волшебное слово. Но теперь в разговор вступает козел вонючий.

— Я думаю, тема гонорара нами уже исчерпана, мистер Вальдзней. Если вы помните, мы пришли к соглашению… ведь если узнают, что мы платим за это интервью, у нас могут возникнуть проблемы. Именно поэтому, если вы припоминаете, для вас мы предусмотрели особые… условия.

Интересно, кто придумал столь хитроумный способ выплаты гонорара? Ну конечно. Сам Монтгомери Додд состряпал этот двусмысленный и ни к чему не обязывающий сценарий. Они собираются втюхать ему наличные. В случае чего — наша хата с краю, мы ничего не знаем. У меня кружится голова. Центральное отопление в этой квартире, похоже, работает на полную мощность — температура просто тропическая.