Пол Райзин - Водка + мартини

Настроение у меня отвратительное, так что, извините, сказать мне больше нечего. Конечно, для веселого застолья речь моя не совсем подходит. Но разве это веселое застолье? Это настоящая камера пыток. И когда мы втроем возвращаемся в гостиницу опрокинуть стаканчик перед сном, я покидаю их в баре; пускай там глаголят своими широкими устами, упражняются в красноречии, а я держу курс в сторону кровати.

Правда, уснуть никак не могу. Смотрю телевизор, дремлю, слушаю, не щелкает ли замок в номере Ясмин (вплоть до этой самой минуты — а сейчас два ночи — никакого щелканья, ничего похожего не отмечено). Неужели они все еще сидят в баре? А вдруг отправились к нему?

Я звоню Хилари. Опять она где-то шляется так поздно, потому что я нарываюсь на автоответчик: была бы она дома, она бы просто выключила телефон.

Я осушаю последнюю банку диетической кока-колы, завалявшейся в мини-баре, со скрежетом сминаю жестянку и швыряю ее в экран. Ну почему я не Элвис? Ведь это он однажды взял и расстрелял свой телевизор.

Черт, черт, черт. Хорошенькая ночь на пятницу. И куда это все подевались?

Я спускаюсь позавтракать — и на́ тебе, она уже тут как тут, трудится как ни в чем не бывало над огромным до неприличия блюдом с пропитанными сиропом вафлями. Даже с подбородка свисает несколько сладких капель. Первое, что приходит в голову (стыдно признаться в подобном цинизме), — «укрепляющий завтрак после ночного траха». А что же еще? Иначе зачем вафли? Да еще в таком количестве. И поедаемые с такой скоростью.

— Доброе утро, — приветствую я ее, изо всех сил стараясь сделать жизнерадостное лицо. — А вот я на завтрак предпочитаю ломтик поджаренного черного хлебца. С какой-нибудь благородной приправой, если чувствую особенно острый вкус к жизни.

— О, привет, — она смотрит на меня невинными глазками, будто ничего такого и не случилось. — Заправляюсь перед встречей с господином нацистом. Наливай себе кофе, если хочешь.

— Спасибо. — Я сажусь напротив и начинаю ее изучать: жесты, движения и все такое. Она молча жует и ничем себя не выдает. — М-м-м… ты извини, что я вчера вечером отчалил пораньше. Мне почему-то надоела вся эта бодяга.

— Ничего страшного. — И продолжает себе жевать. Загружает через дыру в лице огромные куски липкого, вязкого и рыхлого матраса. Интересно, как полагается есть вафли — ножом с вилкой или руками?

— Что ты сделала с нашим американским другом? Он оказался еще тот… фрукт.

Со стуком, который явно громче, чем это необходимо в данной ситуации, она кладет свои железные инструменты.

— У тебя на лице было написано, что ты считаешь его полным придурком.

— Правда?

— Правда, только не с самого начала, а уже в ресторане.

— Ну да, в ресторане я уже слегка подустал. — Продолжай же, задавай свои вопросы. — Ну а ты как считаешь? Мне показалось, ты на него… запала.

Ясмин тяжело вздыхает.

— Вообще-то он что надо, разве нет?

— Что?

— Да нет, не то, как одет, одет он был просто ужасно, но физически он как раз такой тип, от которых я тащусь. Вдобавок он оказался такой бабник, что я едва держалась…

— И вы не…? — само сорвалось у меня с языка.

— Что? Трахались? Ты что, больной, он ведь женат. Да и я вроде как выхожу замуж. Нет, ты, пожалуй, прав, он действительно слегка долбанутый.

О, радость! Благодарю тебя, о Боже!

— И о чем же вы могли говорить до утра, уж не знаю, когда вы там разошлись? Кроме бабушки, про бабушку я слышал.

Она смеется и снова берет вилку с ножом, чтобы продолжить загрузку вафель.

— Когда парень хочет залезть тебе под юбку, просто с ума сходит, в этом есть что-то такое… очаровательное. Не так-то легко от него оторваться.

— И какие же перлы он выдавал?

— Он сказал: «Держу пари, в постели вы просто чудо». Со своим идиотским акцентом.

— И…

Но ее рот уже полон вафель, и она лишь решительно мотает головой. Вопросов больше нет.

Вроде как выходит замуж. Она сказала вроде как .

Козел вонючий встречает нас перед гостиницей в серой «тойоте». Слава богу, сегодня между ним и Ясмин наблюдается значительное похолодание. Он вообще даже какой-то угрюмый, и я нисколько не сомневаюсь, что угрюмость его — результат столь безжалостно растоптанных ожиданий и надежд, взлелеянных было, ха-ха-ха, вчерашним, падлой буду, вечером.

И вот мы уже катим между железными фермами моста Куинсборо, и Манхэттен мерцает вдали, на той стороне Ист-Ривер. И далее, миля за милей, мы мчимся мимо заправочных, фабричных строений, мимо закусочных «Бургер Кингс» и «Данкин Донатс». Потом один за другим вздымаются по сторонам совершенно одинаковые гигантские многоквартирные дома. Архивы людей, гигантские картотеки человеческих душ — неожиданно приходит мне в голову. Возле одного из них мы останавливаемся. Из нескольких сотен дверных звонков Дэвид Уайт безошибочно выбирает один. Семь этажей и длиннющий коридор, по которому мы маршировали не менее четырех минут, — и вот мы стоим перед его дверью. Ясмин шумно вздыхает. Незаметно для гада ползучего я сжимаю запястье Ясмин, мол, courage топ brave , не дрейфь, подруга, я с тобой. Она в ответ корчит мне рожу. Пытается улыбнуться, но что-то не получается.

Дверь со скрипом открывается, и мы видим перед собой маленького такого старичка. Небритое, одутловатое лицо, белки глаз желтого цвета, общий вид совсем не говорит о хорошем здоровье, скорее наоборот. На рубашке свежее пятно, должно быть, только что пролил что-нибудь. Меж узловатых пальцев дымится сигарета. Пока он с кислым видом рассматривает наш маленький отряд, застывший перед дверью, в лицо мне ударяет волна теплого воздуха, а вместе с ней отвратительные запахи, сопровождающие унылую старость, среди которых преобладает вонь табачного дыма и мочи и, может быть, чуть-чуть запах кошки. Старик молча поворачивается и отступает в полумрак квартиры. Широкоплечий, коренастый, все еще довольно крепкий, он производит впечатление человека когда-то очень сильного физически. Дэвид Уайт жестом приглашает нас следовать за ним.

Через крохотную прихожую мы попадаем в гостиную. Небольшой диванчик, пара кресел. Что-то невнятно бормочет приглушенный телевизор. Прозрачный и ясный осенний день остался там, за плотными занавесками. Застоялый воздух настолько тяжел, словно его вдыхали и выдыхали уже много-много раз. Мне хочется уйти отсюда — и немедленно.

— Чаю, — отрывисто лает хозяин. И это не предложение, это приказ.

— Было бы очень мило, — отзывается Дэвид Уайт. — Познакомьтесь, это Майкл Роу, он будет брать интервью, а это Ясмин Свон, наша… м-м-м… сотрудница. Майкл, Ясмин, позвольте вам представить Чеслава Вальдзнея.