Карен Дуве - Книга не о любви

У четвертой кассеты тоже нет футляра, но зато есть название, являющееся одновременно цитатой из Боуи и объяснением в любви: «И тогда я король, а ты… ты королева». Здесь только песни Дэвида Боуи. Эту кассету мне подарил мужчина, который считал, что любит меня больше всех. Для меня он записывал только Дэвида Боуи. Обложка для кассеты номер пять, видимо, не удалась, потому что даритель зачирикал всю картонку черным фломастером. Черный фломастер — это для мужчин вообще любимый инструмент при изготовлении кассетных обложек. Музыка на этой кассете в основном с радио. Возможно, потому, что пластинки в его коллекции были не совсем новые. А может быть, из-за суперкрутых высказываний на одной суперкрутой английской частоте. Мне показалось, что этих высказываний слишком много. Как бы там ни было, но с точки зрения музыкальной это одна из лучших моих кассет.

Но сейчас я послушаю кассету под номером шесть. Здесь снята даже магазинная обложка, ее заменили на симпатичную твердую бумажку. Похоже на титульный лист каталога «Квелле», но теперь уже не опознаешь разрекламированного шерстяного одеяла — сейчас это просто красивый узор, а под ним черно-белая фотография Гельмута Коля с Франсуа Миттераном, держащихся за руки, размером с почтовую марку. На внутренней стороне аккуратными маленькими буковками выведены имена исполнителей и названия песен, причем полностью: «The Mood-Mosaic: a touch of velvet — a sting of brass; The Jesus and Mary Chain: just like honey…». Переход со стороны А на Б отмечен двадцатью тремя крошечными диагональными штрихами. На задней части — со спины или как это там у них называется — инициалы человека, составившего эту кассету: П. X. Буквы очень странно растянуты в ширину и переходят одна в другую. Проставлен не только год, но и месяц, когда производилась запись: 10.85. Какой-нибудь другой разбирающийся в музыке мужчина этак через полгода мог бы взять в руки кассету и сказать: «Совсем неплохо, но ни одной новой вещи». И тут бы он обнаружил дату… Эту кассету мне подарил человек, которого я люблю. Люблю давно. Снова смотрю в иллюминатор. Ничего кроме голубой атмосферы и перины из облаков подо мной.

Закончив начальную школу, я оказалась перед выбором. Гимназия Хедденбарг, считающаяся либерально-прогрессивной и обругиваемая за левые взгляды? Кстати, позже ее переименовали в гимназию Карла фон Оссецкого. Или же консервативная гимназия Белльхорн, которая всегда называлось Белльхорн и всю жизнь так будет называться? Единственная причина, по которой я остановилась на Хедденбарг, заключалась в том, что большинство моих бывших одноклассников пошли в Белльхорн. Не нужны мне свидетели моей прошлой жизни. Ведь это был лабиринт, состоявший из одних только тупиков. И вот наконец выход. Во время собеседования директор спросил, с какой из своих подружек я хотела бы учиться в одном классе. «Ни с какой. Я бы хотела попасть в класс, где я никого не знаю». Он посмотрел на меня несколько отчужденно. «Естественно, у меня есть друзья, — сказала я подчеркнуто бодро, — но просто мне хочется завести как можно больше новых».

Я рассчитывала, что, если мне удастся оказаться в классе, где меня никто не знает, я смогу стать совершенно новым человеком. Могу стать кем хочу, создам себя заново. Теперь уж я сразу буду делать все как надо.

Я попала в класс 5.4. В Хедденбарге классы различались не по буквам, а по цифрам.

«Это уже кое-что», — сказала мама.

Мой план почти удался. В 5.4. кроме меня попала только Гертруд Тоде. Пару раз мы с ней играли, потому что наши мамы были знакомы, но по-настоящему никогда не дружили. Если она назвалась на собеседовании моей подругой, то, значит, просто наврала. Когда в первый день мы рассаживались, Гертруд сразу же заняла место рядом со мной. Она сделала это так естественно, что я не смогла отреагировать. Передо мной оказалась очень красивая высокая девочка с длинными черными волосами. В сказках такие играют Белоснежку. Ее внешность была безупречной, если не считать легкого пушка над верхней губой. Почему ко мне подсела не она? Наша новая классная взяла мел и вывела на доске: «Шотт». Сразу же раздались смешки и с разных сторон зашептали: «Скот». Шотт, хоть и носила короткую стрижку и свободный костюм, была уже не очень молода. Она раздала нам сложенные картонки, на которых велела написать, как нас зовут. А потом предложила выбрать старосту.

«Какие будут предложения?» — сказала Скот и оперлась на кафедру. Руку поднял мальчик. «Давайте выберем Анну Штрелау». Он имел в виду меня. Я быстренько посмотрела на его картонку. Фолькер Мейер. Круглое лицо, грязный подбородок… Вот и началась моя новая чудесная жизнь, полная смысла и друзей. Если они меня выберут… если только они меня выберут… им никогда не придется об этом пожалеть. Я буду лучшей старостой, какую только видели стены этой школы. Я буду управлять своим классом мягко и мудро, буду бороться с несправедливостью и решать сложные вопросы. Каждый сможет прийти ко мне со своими проблемами, я всегда помогу найти выход. Устрою веселый летний праздник с желтыми фонариками на деревьях. Когда я всё проверю и пойму, что еды и питья достаточно, усталая, но с улыбкой на лице выйду на танцпол. Луна отразится на моем серебряном коротком платье, и все остановятся, чтобы похлопать мне.

Кроме меня выдвинули еще две кандидатуры — мальчиков Бернгарда и Тилля. Голосование проводилось тайно. Скот раздала вырванные из тетради листочки и написала на доске три имени. Я вывела «Тилль» и положила листок так, чтобы каждый желающий мог ознакомиться с моим выбором. В самый последний момент, когда Скот уже протягивала старую засаленную шляпу, я сложила свою бумажку.

«Я выбрала тебя», — шепнула мне Гертруд Тоде, наклоняясь к шляпе.

Отрыв был небольшим. Даже очень небольшим. Я делала вид, что меня это не касается, но когда учительница раскрывала очередную записку и зачитывала написанное, у меня внутри все дрожало от желания услышать свое имя. Как уже говорилось, разница была маленькой. В конце концов максимальное число крестиков оказалось около моей фамилии. Скот подошла меня поздравить и спросила, согласна ли я с выбором класса. Я кивнула. Краснела и ничего не могла с этим поделать. Потом она спросила Тилля, занявшего второе место, согласен ли он стать моим заместителем, а я раздумывала, не устроить ли праздник прямо сейчас и не следует ли сделать подарки всем моим избирателям, а также, демонстрируя благородство, тем, кто голосовал за других. Мальчик, перед которым стояла табличка «Фалько Лоренц», поднял руку. Он выглядел неплохо, особенно растрепанные каштановые волосы.

«Мы тут подумали, — сказал Фалько, — и считаем… нельзя ли выбрать еще раз?»

Еще раз? Что значит еще раз? В голове застучало. Мы ведь уже выбрали. Меня. Староста и ее заместитель дали согласие, и по самым простым испытанным правилам демократии вопрос считается решенным. Что же не так?